Я рассудил так, что роту эту мы без труда частью выбьем, частью отгоним, пошлют батальон, с ним тоже разберемся, а там видно будет, захотим, еще постреляем, надоест, снимемся и не спеша уйдем. Накрыть наступающих карателей я попытался еще среди поселковых домиков, но тут вышла неувязка, мины, падая между построек, обильно осыпали осколками стены сараев и дровяников, ничего не оставляя для немецкой пехоты. Чтобы основательно досадить карателям, следовало попадать точно в узкие улочки, а притом, что немцы не стояли на месте, сделать это было непросто. Поэтому я прекратил страдать ерундой, и остановил работу минометного расчета.
Когда же немецкая рота полностью вышла в степь, все пошло проще, несколько длинных очередей из пулеметов с пригорка заставили фашиков залечь, десятка мин хватило, чтобы задавить два станкача и пять ручников. Немцы попытались достать нас из забавных ручных минометиков, но и эти жалкие попытки были нами с легкостью и жесткостью пресечены. Мышиная возня уже заканчивалась, и меня охватило чувство досады на свою нерасчетливость, глупо было в немецком тылу, где разжиться новыми минами проблематично, тратить столько же боеприпасов на уничтожение роты, как утром на аэродром. Валить надо отсюда, который час?
Небо вдруг раскололось громом, повозка подо мной встала на дыбы и скинула меня на грешную землю, перевернулась и, рухнув на угол, развалилась, коней швырнуло на иссохшуюся траву. Но и земле не понравилось мое на нее приземление, она вздрагивала, словно пытаясь отбросить меня куда-то, тяжкий гул закладывал уши. Я с трудом вывернул голову, черный мрак заслонил только что голубые выси, тучи темной пыли неслись в небесах, высоко вверху, кружась и изящно вальсируя, пролетела вагонная колесная пара, за ней стремились косяки кирпичных обломков, досок, вязаной соломы с крыш и прочего мусора.
— Живой, командир? — Джалибек потянул меня за руку.
— А, черт, не дергай, и так больно! Что это было, Джалибек?
— Взрыв, взрыв на станции! — Джалибек указывал рукой на поднимающийся над станцией мощный гриб.
— Что там рвануло, командир? — Пулеметчик зажимал плечо, из которого торчала похожая на болт железяка. — Мне показалось, что миру надоело смотреть, как людишки истребляют друг друга, и он решил покончить со всеми разом!
Он еще и философ, впрочем, мысли о конце света посетили не только его, я тоже об этом подумал в первую секунду.
— Я сам не знаю, что там могло так шандарахнуть, нечему там было взрываться, кроме тулупов и портянок. — Не захотел я дурачить бойцов, уверяя их, что так все и было задумано.
— Ну, тулупы вряд ли, — морщась от боли, глубокомысленно заметил парень, которому уже рвали гимнастерку, накладывая бинты на развороченное плечо.
— Тулупы нет, а портянки могли, вон у Зайцева портянки одним духом человека с ног сшибают, а ежели их в печь сунуть ненароком, да поджечь, избу поминай, как звали, по бревнышку разнесет!
— Портянки — сила, вот бы десяток на Берлин сбросить, Гитлеру карачун, и войне конец сразу!
— Вот надо портяночной миной из миномета пальнуть на пробу.
— Я с таким минометом рядом не встану, это то же самое, что гранату в штаны сунуть!
— Собирайтесь, болтуны, уходим! — Оборвал я разошедшихся бойцов, и приказал широколицему бойцу. — Ты, бегом к коноводам, и подгони сюда повозку, на которой мин меньше. А вы двое, попробуйте поймать наших убежавших коней, они в том ложку остановились. Слушайте, парни, а где мой вещмешок?
Моя походная перина лежала в десяти метрах, засыпанная комьями земли, сорванными листьями и прочей дрянью.
— Зачем тебе вещмешок, Лапушкин, забудь!
— Нет, ребята, вы что, найдите, там у меня «письмо от матери, и горсть родной земли»!