— Атаковать нечем, знали бы, так ночью можно было попробовать, шансов было бы больше, — задумчиво рассуждал Попырин.
— Товарищ старший лейтенант, да этот штаб со своей ротой охраны товарищу Лапушкину на десять минут! Наш расчет вспотеть не успеет, как мы его вычистим, скажите сами, товарищ командир!
— Кого ты собрался вычистить, чурка узкоглазая, — разозлился вдруг лейтенант с повязкой на шее, которого не было на вчерашнем представлении, и не понимавший о чем говорит Джалибек.
— Тихо! — Восстановил дисциплину Попырин, — следи за языком, Панкин.
— Правильно Джалибек говорит, — поддержал я старшину, — вычистим, не разговор, село только жалко. И немцы этого нам так не спустят, аэродром в десяти километрах, да хоть бы и дальше, вызвать их не проблема, у них это плотно схвачено. Самолеты от леса пенька горелого не оставят, слишком мал он для того, чтобы надежно спрятаться. И гаубицы огонька могут добавить при нужде, батарея стопятимиллиметровых дотянется.
— Предлагаю беженцев и раненых отправить в соседний лес. Прямо сейчас. — Панкин говорил почти спокойно, сдерживая непонятную злобу на мир. — Немцы их заметят, конечно, но если штаб атаковать, то им будет не до уходящих повозок.
— Правильно лейтенант говорит, — поддержал я и Панкина, — только уходить нужно всем, вы здесь тоже не нужны. Остаюсь я и расчет Джалибека, остальным здесь делать нечего. Только помогите нам позиции устроить, я хочу встать не здесь, среди леса, а рядом, в степи, метрах в ста. Навтыкаем веток, никто и не разглядит, а будут бомбить, мимо леса, конечно, не пройдут, а вот небольшой кустик в стороне могут оставить без внимания. За дело, нечего сидеть.
Повозки с беженцами и ранеными начали отъезжать сразу, бойцы Попыринского батальона толпой моментально устроили нашу позицию, и, раскопав, все как полагается, и натаскав и установив молодые деревца, замаскировав и котлован, и окопы, и мою повозку, сгрузив меня при этом в отдельный окопчик. Паре лошадей прямо в упряжи спутали ноги, и привязали их к специально вбитому колу так капитально, чтобы вырваться они не могли при любых условиях. Нам сгрузили пять сотен мин, оставили пулемет и кучу добрых пожеланий, излияние которых я постарался побыстрее пресечь.
От постепенно просыпавшегося штаба движение повозок заметили, и выслали для выяснения два пулеметных мотоцикла и легкий разведывательный броневичок. Сначала я хотел вмешаться, однако появление на сцене бронетехники меня смутило, положить мину точно в открытый кузов движущейся таратайки было непростой задачей. Но люди Попырина помогли себе сами, развернув одну из захваченных немецких гаубиц, они положили два снаряда так близко к броневичку, что тот почел за благо сделать ноги, ну или колеса, если так правильнее.
Однако вмешаться нам все-таки следовало, и немедленно, но стреляя не по броневичку и мотоциклистам, а непосредственно по штабу, чтобы, как правильно сказал лейтенант Панкин, немцам сразу стало не до уходящей колонны, и чтоб у них не возникало желания выяснять, что за люди бродят возле их штаба, постреливая из пушки. Поэтому Джалибек снял густо облиствленную ветку, накрывавшую миномет, и первая вестница беды ушла в небо. Как я сразу сказал, село было жаль, сразу было ясно, что от него после сегодняшнего утра мало что останется. Чтобы уничтожить все эти автобусы, грузовики и легковушки, мотоциклы и велосипеды, всех курьеров, связистов, писарей, картографов, инженеров, финансистов, разведчиков, химиков, медиков и еще хрен знает кого, включая роту охраны, пятисот мин еще и не хватит. А поскольку они не сидели в одной избушке, плотно набившись в нее под завязку, а широко и вольготно разошлись, разбрелись и расставились по всему селу, и за околицы, то и пристреливаться не было никакой нужды. Разве что для того, чтобы мины накрыли самые шикарные легковушки, стоящие возле самых богатых зданий, раньше других. С третьей мины желательное место приложения усилий было нащупано, и Джалибек сразу, щедрой рукой своего помощника послал в село десяток мин. Затем сместил прицел минимально в сторону и отправил еще десяток. Работа началась, и фактически это была работа по площадям, мины сносили и поджигали соломенные и тесовые крыши, сметали дощаные заборы и плетни, разворачивали стенки сараев дровяных и с крестьянской живностью. И, конечно, дырявили покрышки, кузова и бензобаки автомобилей, выбивали стекла лобовые, боковые и фар, не оставляя без внимания оконные. И радостно встречали и догоняли выбегавших из домов и разбегавшихся офицеров, солдат и чиновников. Стальная вьюга сотен и тысяч осколков мела по улицам и переулкам села, находя многочисленные и далеко не безвинные жертвы. А там, где зазубренная сталь опускалась на землю, уже поднималось зарево многочисленных пожарищ.