— Нет, не знаю.
— Вот он мне и рассказывает, прислал мол, Некрасов документы на представление неких Лапушкина и Алджонова к Героям. А перед этим того же Лапушкина к Красному Знамени.
Подал все таки документы на награждение, а про лейтенанта больше разговоров не было, так и заглохло.
— И такое там в этом представлении написано, — продолжает сверлить меня взглядом богатырь полковник, — что если поверить, то просто представление получается. Цирковое. «Точным минометным огнем уничтожил двигавшийся в походных порядках батальон пехоты противника». «Уничтожил самолеты». «Уничтожил штаб армейского корпуса». Сказки! Я и до того слышал про Лапушкина из сто пятьдесят девятой, будто он на три сажени сквозь землю видит.
Да, это выражение и используют бойцы, распространяя обо мне слухи, Джалибек не раз говорил.
— Вот меня зло взяло, точнее, любопытство, — поправился полковник, — раньше сплетни ходили, а то документы пошли. Смех!
— И что же тут смешного? — Начинаю заводиться я.
— Ну, Егорова я быстро на место поставил, чтобы он не особенно про нашу косорукость распевал. А сейчас я хочу самого тебя за язык поймать…
— Я-то причем, товарищ полковник? Разбирайтесь с Егоровым, Ивановым или Петровым, с кем хотите. Я тут лежу, никого не трогаю, только что примус не починяю. Может, Вам вправду примус починить нужно, так…
— Какой еще примус?! Ты, Лапушкин, говори, да не заговаривайся! — Полковник вскочил, схватил сиденье-ящик и грохнул его наверх штабеля, обрушив целый ряд других, стойка, поддерживающая навес, свалилась, брезент опустился, обрушив прямо на мою перину потоки скопившейся на нем воды. Старшина, заведующий обозом, спрятался за штабелями с глаз развоевавшегося полковника, а тот, схватив лошадь за повод, чуть не волоком потащил ее в сторону штаба, не обращая внимания на скачущего вокруг него возницу.
— Если ты мне сейчас первый же снаряд посередине немецкой батареи не положишь, я тебя, Лапушкин, сразу и навсегда от всех болезней вылечу!
Ну, все, Фантомас разбушевался! Злиться было бесполезно, взывать к доводам рассудка тоже, оставалось посмеяться над устроенной взбесившимся полковником клоунадой, что я потихоньку и делал. Теплый дождь не мог испортить мне настроения, я уже и так до костей промок под устроенным грозным богом войны водопадом. Тот тащил лошадь, время от времени зло на меня оглядываясь, и за этими оглядываниями свернул не в ту сторону.
— Товарищ полковник, если мы в штаб, то это туда!
Генерал с сопровождающими уже уехал, и возле блиндажа штаба полка под дождем мокло все наше командование во главе с Дергачевым. Полковник, завидев удивленных людей, как-то сразу сдулся и сник, даже не верилось, что он только что клокотал действующим вулканом.
— Мы тут с товарищем Лапушкиным пострелять по немцам решили, — смущенно объяснил он наше странное появление. — Вы, товарищ майор, соедините меня с Филипповым.
Весь прикол ситуации заключался в том, что если боевые порядки дивизии даже после уплотнения фронта растягивались на тридцать километров, то весь шестой стрелковый корпус был разбросан на добрую сотню, и видеть пушки артполка Винарского я никак не мог. Однако бравый артиллерист зря рассчитывал на образцовый порядок в системе нашей связи. Прямой линии между полком Дергачева и штабом Винарского быть, конечно, не могло, звонить приходилось через посредство штаба нашей дивизии, а потом штаба корпуса, и ждать, что весь этот лабиринт проводов вдруг возьмет, и сработает идеально, было в высшей степени наивно.
Вся толпа народу втиснулась в штабной блиндаж, меня тоже внесли внутрь, разместив полулежа на лавке, командиры гоняли чаи и связистов, в воздухе висели густые полосы табачного дыма и русского мата, время шло, связи не было. Через полтора часа бесплодного ожидания грозный бог войны занял у штабистов лошадь и под непрекращающимся дождем убрался восвояси.
Мне помогли выйти из блиндажа и взгромоздиться на повозку, возница устроился на передке, подтянув ремни управления, и был готов включить переднюю передачу, как из сплошной пелены набравшего силу дождя вывалился еще один заляпанный с ног да головы всадник.
— Стойте! — И свалившись с коня в жидкое месиво, поскальзываясь, проскочил в штабной блиндаж.
Стоим, ждем, мокнем.
Через минуты из блиндажа вышел Дергачев, и по его мрачному лицу стало ясно, что случилось нечто очень серьезное. Он подошел к вознице, сказал тому несколько слов, и тот, спрыгнув с повозки, исчез в мокрых кустах. Потом наклонился ко мне так, словно возница еще не ушел и что-то мог слышать, вполголоса сказал: