— Чего испугался, дурной башка, — успокаивал он себя.
Но чувство щемящей настороженности не давало покоя. Казалось, кто-то таится под нарами, за стенами, в лесу. Когда день смутно проник в окно, старатель отважился выйти за дверь. Его глаза привычно пробежали по тропинке, по ключу, по сопке. На сопке стоял человек.
Бориска отупело глядел на сопку, пока человек не превратился в гиганта и не расплылся. Татарин протер глаза, человека на сопке не было.
В этот день Бориска впервые не работал в шурфах, а сделал новый тайник и перепрятал мешочки.
Вечером он поднялся на сопку. За кустом стланика снег был вытоптан, а в распадок убегала старая, накатанная лыжня.
Так вот оно что! За ним кто-то постоянно следит.
Бориска совсем лишился покоя. Теперь привычный шорох белки, свист крыльев куропаток, треск сучка — все заставляло его шарахаться.
…Устало брел Гермоген по накатанной лыжне. Мороз высушил снег, и он рассыпался под лыжами, точно песок. Неспокойно было на душе старика. С самой осени он следил за зимовьем чужого человека и каждый раз уходил незамеченным, а вот сегодня они увидели друг друга.
Как только Гермоген это понял, он затаился в кустах и день ждал, как будет вести себя человек. Вечером он увидел, как настороженно Бориска поднимался на сопку. Лицо его было страшным, в руках поблескивал топор.
Непонятное творилось в тайге. Макар нашел замерзающего человека в мертвом распадке. Зачем он забрел туда, где не проходит тропа? Там ветер леденит все живое. Громов говорил, что завел его туда Дух Леса и наказал.
У своей юрты старик увидел нарты Слепцова. В юрте было жарко. Миколка и Маша свежевали зайца. Гермоген поздоровался со стариком и взглянул на девушку.
— Выросла, пожалуй. А глаза, как у молодой важенки, — пошутил он и спросил Слепцова: — Куда собрался?
— Девку в Таскан везу. Может, и верно оленевод возьмет себе в жены сироту? — Слепцов взял уголек из очага и долго раскуривал трубку. — У Громова есть все.
— Нет только моих слез! — гневно вставила Маша.
Гермоген наполнил чайник и стукнул по ведру. Миколка побежал за водой. Послышался собачий лай. К юрте подкатила упряжка. Человек в тулупе ввалился в дверь.
— Принимай гостей, милейший. А ну, Пак, доставай угощение доброму хозяину! — Гость снял тулуп. Это был ольский купец Попов.
— Это мой кладовщик с Буянды. Славный малый, — представил корейца купец, выкладывая на стол закуски, флягу.
— Садись, догор, хозяйничай. Погреемся и друзьями будем.
А над тайгой разгоралась полярная ночь. По небу метались светящиеся сполохи. Снег вспыхивал, искрился и гас…
Бориска сидел на нарах с мешочком в руках. Он только что закончил мыть, и у него не было силы ни зажечь плошку, ни спрятать золото.
Но что это? Собачий визг, скрип нарт, и дверь загрохотала от ударов. Не помня себя, татарин вскочил, заметался по зимовью и, сунув мешочек под оленью шкуру на лежанке, вскинул топор и отбросил крючок.
— Да ты что? Никак ошалел? Брось! — отпрянул от двери Попов.
Бориска опустил руки.
— Да разве можно кидаться на первого встречного? — проворчал купец, но все же вперед пропустил корейца.
Бориска стоял взъерошенный, грязный.
— Ты совсем опустился. От одного вида оробеть можно, а тут еще топор. Разве так встречают добрых людей? Подбросил бы дровишек. Видишь, продрогли до костей, — ласково говорил Попов, с опаской поглядывая на свирепое, обросшее седыми клочьями лицо татарина.
Миролюбивый тон успокоил Бориску. Пока гости раздевались, он подложил дрова, засветил плошку.
— Эге-е?! Да ты не напрасно, милейший, проводил тут время? — Глаза Попова резво бегали по зимовью. — Уж не в этом ли корыте промываешь? Научил бы?
Бориска вздрогнул.
— Ну зачем же делать такие ужасные глаза? — Попов вытер руки и захлопотал над мешками. — Садись, бедолага. Отощал как. — Он ласково толкнул татарина в бок.
— Волоки, Пак, все, что есть. Мясо давай, чеснок, колбасы.
Кореец разложил припасы на столе.
Татарин несмело сел на нары, взял стопку.
— Давай первый, — предложил купцу.
Попов одним махом выпил спирт и сладко сощурился. Выпил и Бориска. Пожалуй, неплохой человек, подумал Бориска, чувствуя, как тепло расползалось по груди.
— За твое здоровье! Дай бог, — чокнулся купец.
— Зачем мой? Давай твой лучше.
Бориска приглядывался к купцу, и добрые намерения рождались в его душе. Не предложить ли развернуть общее дело? Тут хватит на всех.