В фойе во всю надрывалось радио. Диктор местной радиостанции объяснял, что вчера проводились учения, и что сирена была включена по ошибке. Что виновные выявлены и будут строго наказаны. В конце сообщения диктор принес извинения за причиненные неудобства. Сказал бы, где я видал такие «учения»…
Секретарша встала и приглушила звук.
С удовольствием посмотрел на Настю. Сегодня на ней синий сарафан: широкая расклешенная юбка и длинные, от пояса лямки, скрепленные на груди двумя планками. Под ним белая шелковая блуза с пышным воротником.
— Настя, а у тебя сегодня что, день рождения? — Поинтересовался Петр.
— Почему вы так решили? — ровные бровки удивленно взлетели вверх.
— А ты сегодня просто празднично оделась, — заметил ученый, чем смутил девушку. Она мило зарделась, перекинула косу за спину и, ответив, что одежда самая обычная, сняла трубку звонящего телефона.
— РИП, слушаю? — ответила кому-то на другом конце провода.
Мы поднялись на второй этаж.
Совещание проходило в кабинете, который занимал Жорес Иванович — и генерал Рохлин — во время своих кратких визитов. Я вошел первым, Петр за мной. Алферов уже в кабинете, сидит за столом, погруженный в бумаги, но, услышав наши шаги, поднимает взгляд.
— Садитесь, — кивает он нам.
Я занимаю место по левую руку от него. Петр садится у самого края стола, ближе к дверям.
— Как вы? Отошли от вчерашнего? — интересуется Жорес Иванович.
— Все в порядке, — коротко отвечаю я, не вдаваясь в подробности. Наверняка уже знает все, до мельчайших деталей, в красках и лицах.
Дверь открывается и в кабинет быстро входит Сан Саныч. Сорокин бросает на нас с Петром ехидный взгляд, губы его чуть подрагивают — явно сдерживает усмешку. На лице написано все, что он думает о нашем ночном «приключении». Но вслух не произнес ни слова, и на том спасибо.
Рохлин появился в кабинете последним. Выправка, шаг, осанка — все, как по уставу.
— Приветствую, — коротко поздоровался он. Подошел к столу, взял стул и, поставив его рядом с Алферовым, сел так, чтобы видеть белый экран, растянутый на противоположной стене.
— Сан Саныч, шторы, — говорит он все так же почти тихо, не повышая голоса.
Сорокин молча выполняет просьбу. Кабинет погружается в полумрак.
Рохлин поворачивается к Петру:
— Петр Константинович, начинайте.
Ботаник встал, щелкнул выключателем диапроектора. Луч света разрезал темноту, на экране появился первый слайд.
Петр начинает доклад.
— Я сейчас не скажу ничего нового. Пока. Пока вводная информация. Вы все… — ботаник бросил взгляд на меня и поправился: — Почти все знаете эту историю. Итак… В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году по итогам Карибского кризиса было принято решение установить в Атлантическом океане «машину возмездия». Это термоядерная бомба, мощностью в двести пятьдесят мегатонн, в герметичном контейнере.
На экране изображение металлической сферы, для масштаба рядом люди в белых халатах, которые кажутся лилипутами по сравнению со смертоносной махиной. Я что-то слышал о «Машине возмездия» в своей прошлой жизни. Но информация была на уровне слухов, сплетен и городского фольклора. Были еще какие-то статьи в желтой прессе, которые, скорее всего, и стали причиной слухов. Не думал, что история реальна. Серьезное оружие, но как любое оружие — это просто ресурс. Набор железа, без человека и его команды — это ничто. А человек, наделенный волей и возможностью пробудить страшную силу сидит сейчас со мной за одним столом, в этом кабинете. Почему-то вдруг подумал, что убийство Рохлина в моей прошлой жизни совершила явно не его жена.
— В час Х, — продолжал тем временем Петр, — «машина возмездия» при взрыве должна создать гигантскую, почти километровую волну искусственного цунами и смыть восточное побережье Штатов на глубину от ста пятидесяти до трехсот километров. Кроме того, взрыв «машины возмездия» на Срединно-Атлантическом хребте мог привести к непредсказуемым последствиям — ускорению дрейфа материков, активизации вулканов, мощным землетрясениям и так далее. Особо отмечу, что полностью последствия взрыва не просчитаны.
— Кто бы тогда их просчитывал? — заметил генерал Рохлин. — Никита Сергеевич дал добро, буквально наложив в штаны после Карибского кризиса. Своего рода последний козырь в рукаве. Но, продолжай, — и он, откинувшись на спинку стула, скрестил руки на груди.
Алферов сидел рядом молча, его лицо в полумраке казалось высеченным из камня.