– Может быть, он искренне верит, что вершит правосудие? – предположила Майя. – Своего рода извращенное религиозное рвение?
– Возможно, – кивнул Томас. – Или же это попытка дискредитировать подпольную церковь. Показать, что религия – источник насилия и возмездия, а не милосердия и прощения.
Майя вернулась к клавиатуре: – В любом случае, теперь я знаю, что искать. Смогу модифицировать нашу систему, чтобы блокировать квантовое копирование. Это займет время, но…
– У нас может не быть времени, – прервал ее Томас. – Если убийца следует определенному паттерну, он уже выбрал следующую жертву из недавних исповедей.
Он подошел к терминалу и извлек из кармана квантовый ключ – единственное устройство, содержащее зашифрованные записи о времени и длительности исповедей (но не их содержание).
– Мне нужно просмотреть метаданные последних сеансов. Найти тех, кто исповедовался в серьезных грехах против других людей, особенно связанных с насилием или предательством.
Майя колебалась: – Томас, ты же понимаешь, что это означает нарушение тайны исповеди? Ты не можешь использовать эту информацию, даже для спасения жизней, без…
– Без нарушения своих обетов, – закончил за нее Томас. – Я знаю. Но что важнее – буква закона или его дух? Сохранение тайны или предотвращение убийств?
Майя внимательно смотрела на него: – Это не мне решать. Я не священник, даже не христианка. Мой буддизм более… прагматичен в этих вопросах. Но ты… ты всегда говорил о нерушимости тайны исповеди.
Томас сжал пальцами переносицу, чувствуя нарастающую головную боль: – Я знаю. И я не собираюсь раскрывать содержание исповедей. Но если я смогу вычислить, кто в опасности, я должен хотя бы попытаться их предупредить.
Он подключил квантовый ключ и активировал программу анализа метаданных. На экране появился список последних исповедей – даты, продолжительность, размер переданных пакетов данных, но не имена и не содержание.
– Вот, смотри, – указал Томас на несколько записей. – Эти длинные сеансы с большим объемом данных, вероятно, содержали признания в серьезных грехах. Короткие сеансы обычно касаются повседневных проступков.
– Но ты не можешь знать наверняка без просмотра содержания, – заметила Майя.
– Не могу, – согласился Томас. – Но я помню. Не все детали, но общую суть. Особенно тяжкие случаи.
Он закрыл глаза, мысленно перебирая последние исповеди. Образы и фрагменты признаний всплывали в памяти – не как точные цитаты, а как впечатления, эмоциональные отпечатки.
– Вот этот сеанс, – Томас указал на запись трехдневной давности. – Мужчина, около пятидесяти, признался в шантаже коллеги, который привел к его самоубийству. Сказал, что угрожал разгласить какую-то тайну, связанную с "когнитивной нечистотой". Возможно, его коллега тайно придерживался религиозных убеждений.
Он просмотрел другие записи: – А здесь – женщина, врач, призналась, что намеренно неправильно диагностировала пациента, чтобы получить доступ к экспериментальным препаратам для своих исследований. Пациент умер из-за неправильного лечения.
Майя слушала с нарастающим беспокойством: – Если убийца следует принципу талиона, то первый может быть доведен до самоубийства через шантаж, а вторая – умереть от неправильного лечения.
– Именно, – кивнул Томас. – И это только начало списка. Есть еще несколько потенциальных жертв.
Он продолжил просматривать записи, отмечая сеансы, где, по его воспоминаниям, были признания в серьезных грехах против других людей. В итоге сформировался список из шести человек, находящихся в потенциальной опасности.
– Проблема в том, что я не знаю их настоящих имен и адресов, – сказал Томас. – Система исповеди построена на полной анонимности. У меня есть только размытые образы и отрывочные детали из их признаний.
– Но ты можешь идентифицировать их косвенно, – предположила Майя. – По упомянутым местам работы, должностям, деталям происшествий…
– Это значит активно расследовать содержание исповедей, – нахмурился Томас. – Использовать священный институт для мирских целей. Отец Бенедикт сказал бы, что это святотатство.
– А что бы сказала Ева? – тихо спросила Майя.
Томас резко поднял взгляд. Майя редко упоминала его покойную жену – это была почти запретная тема между ними.
– Она бы сказала, что жизнь человека священнее любого института или правила, – медленно ответил он. – Ева всегда видела дальше догматов, глубже в суть вещей. – Он невольно улыбнулся воспоминаниям. – Мы часто спорили об этом. Я отстаивал важность традиции и буквы закона, она напоминала о его духе и цели.