Должность коменданта во второй крепости занимал генерал Вэбб; под его командованием находилось около пяти тысяч человек. Если бы Вэбб соединил все свои рассеянные в различных местах отряды, он мог бы выдвинуть против врага вдвое больше солдат, чем было у предприимчивого француза.
Однако, напуганные неудачами, английские генералы и их подчиненные предпочитали дожидаться приближения сильного и отважного неприятеля, не рискуя выйти навстречу Монкальму, чтобы дать ему сражение и остановить его.
Первое волнение, вызванное страшным известием, слегка улеглось в лагере, защищенном траншеями и расположенном по берегу Гудзона в виде цепи укреплений, которые прикрывали самый форт. Вслед за этим прошел слух, что полуторатысячный отборный отряд на рассвете собирается двинуться из крепости к форту Уильям-Генри. Слух этот скоро подтвердился; узнали, что несколько отрядов получили приказ спешно готовиться к походу. Все сомнения рассеялись, и в течение двух-трех часов в лагере слышалась торопливая беготня, мелькали озабоченные лица. Новобранец тревожно сновал взад и вперед, суетился и чрезмерным рвением своим только замедлял сборы к выступлению; опытный ветеран вооружался вполне хладнокровно, неторопливо, хотя строгие черты и озабоченный взгляд ясно говорили, что страшная борьба в лесах не особенно радует его сердце.
Наконец солнце спряталось на западе за горами. Ночь накинула свое покрывало на лагерь. Шум и суета приготовлений к походу смолкли. В офицерских бревенчатых хижинах погас последний свет. Деревья бросили свои сгустившиеся тени на земляные валы и на шумный поток, и через несколько минут весь лагерь погрузился в такую же тишину, какая царила в соседних дремучих лесах.
Утром в воздухе, насыщенном серым туманом, пронесся долгий громкий грохот барабанов. Звук этот разбудил воинов, спавших глубоким сном. Загоралась заря; безоблачное небо светлело, и очертания косматых сосен выступали на нем все определеннее и резче. Через минуту в лагере закипела жизнь; даже самый нерадивый солдат и тот поднялся на ноги, чтобы видеть выступление отряда и вместе с товарищами пережить волнения этой минуты. Сборы были несложны и скоро окончились. Солдаты выстроились в боевые отряды. Королевские наемники красовались на правом фланге; более скромные волонтеры, из числа поселенцев, покорно заняли место слева.
Вот выступили разведчики. Сильный конвой сопровождал повозки с походным снаряжением. Едва заблестели первые солнечные лучи, ряды построились в колонну и тронулись в путь. При выступлении из лагеря вся эта колонна имела грозный, воинственный вид. Пока отряд был в виду лагеря, на лицах уходивших воинов лежало гордое и воинственное выражение. Но аккорды военной музыки стали замолкать в отдалении и наконец совершенно замерли для слуха оставшихся в лагере. Лес сомкнулся, скрывая от глаз отряд.
Теперь ветер не доносил до слушателей даже самых громких, пронзительных звуков; последний воин исчез в чаще ветвей.
Тем не менее, судя по всему, что делалось перед самым крупным и удобным из офицерских бараков, еще кто-то готовился двинуться в путь. Перед домиком Вэбба стояло несколько прекрасно оседланных лошадей; две из них, очевидно, предназначались для женщин высокого звания, которые не часто встречались в этих лесах. В седле третьей красовались офицерские пистолеты. Остальные кони, судя по простоте уздечек и седел и привязанным к ним вьюкам, принадлежали низшим чинам. Действительно, совсем уже готовые к отъезду рядовые, очевидно, ждали только приказания начальника, чтобы вскочить в седла. На почтительном расстоянии стояли группы праздных зрителей; одни из них любовались чистой, породой офицерского коня, другие с тупым любопытством следили за приготовлениями к отъезду.
Однако в числе зрителей был один человек, манеры и осанка которого выделяли его из числа прочих. Его фигура не была слишком безобразна, а между тем казалась донельзя нескладной. Когда этот человек стоял, он был выше остальных людей; зато сидя он как бы сжимался, станозясь не крупнее своих собратьев. Его голова была чересчур велика, плечи слишком узки, руки длинные, неуклюжие, с маленькими, изящными кистями. Худоба его необыкновенно длинных ног доходила до крайности; колени были непомерно толсты. Странный, даже нелепый костюм чудака, казалось, был умышленно придуман, чтобы подчеркнуть нескладность его фигуры. Низкий воротник небесно-голубого камзола совсем не прикрывал его длинной, худой шеи; короткие полы кафтана позволяли насмешникам потешаться над его тонкими, длинными ногами. Желтые нанковые брюки доходили до колен; тут они были перехвачены большими белыми бантами, истрепанными и грязными. Серые чулки и башмаки довершали костюм неуклюжей фигуры. На одном башмаке чудака красовалась шпора из накладного серебра. Из объемистого кармана его жилета, сильно загрязненного и украшенного почерневшими серебряными галунами, выглядывал неведомый инструмент. Высокая треугольная шляпа, вроде тех, какие лет тридцать назад носили пасторы, увенчивала голову чудака и придавала почтенный вид добродушным чертам лица этого человека.