И Полинька с отчаянной решимостью высказала все, что знала про Григория. Слова являлись как-то сами собою, фразы складывались без участия разума и воли, вполне бессознательно.
Сколько времени она говорила и что именно, этого она не знала. Она только слышала звук собственного голоса, да и то невнятно, точно издалека.
Ее не прерывали. При имени Воротынцева государь слегка сдвинул брови, точно припоминая что-то, а затем, приказав Полиньке знаком следовать за собою, прошел через комнату, смежную с залом, и остановился у окна. Кругом было пусто, а шум толпы и оркестра напоминал глухой гул бушующего моря. Царь отрывисто спросил:
— Он здесь?
— В Петербурге, ваше величество… У своего дяди, сенатора Ратморцева.
— Давно ли ему известно, что он — сын Воротынцева?
— С мая месяца тысяча восемьсот тридцать восьмого года, ваше величество.
— Сколько ему лет?
— Двадцать два года, ваше величество.
— Сними маску! — приказал царь и, когда Полинька повиновалась, спросил ее фамилию и чья она дочь.
— Капитана Ожогина, — ответила она и по какому-то наитию прибавила: — В отставке с тысяча восемьсот двадцать шестого года, ранен при…
Лицо царя сделалось строже.
— Ты девушка? — спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: — С ведома родителей просишь за Воротынцева?
— У меня нет матери, — вымолвила Полинька дрогнувшим голосом, чувствуя полнейшую невозможность лгать в эту минуту, даже для спасения жизни.
— По какой причине принимаешь ты такое участие в судьбе этого молодого человека? — продолжал свой вопрос царь, не спуская пытливого взгляда с ее побледневшего лица.
Она молча опустила голову.
Прошло несколько мгновений молчания. Мгновения эти показались ей вечностью.
— Ты его невеста? — спросил царь.
Всего менее ждала Полинька этого слова. Оно так изумило ее и испугало, что горло у нее сдавило спазмой, слова не выговаривались, бессознательно опустила она голову еще ниже.
Это движение было принято за утвердительный ответ.
— Поезжай домой и скажи отцу, что дело твоего жениха будет решено, — сказал царь.
Может быть, он и еще что-нибудь прибавил к этому, но, что случилось дальше, Полинька уже не помнила.
Хорошо, молодой человек, доведший ее до царя, стоял неподалеку и тотчас же подошел к ней, когда она осталась одна, без него. Бог знает сколько времени простояла бы она неподвижно, с маской в руке, не замечая любопытных глаз, устремленных на нее со всех сторон.
Молодой человек взял Полиньку под руку и повел к выходу.
— С кем вы сюда приехали? Как найти вашего кавалера? — спросил он у нее на пути.
— Не знаю, не знаю, — растерянно повторяла Полинька, продолжая держать в левой руке, вместе с веером, снятую по приказанию царя маску.
— Позвольте господа, позвольте! — повторял ее кавалер, ускоряя шаг, торопясь ее увести дальше от зевак, останавливающихся перед нею, чтобы любоваться ее взволнованным, бледным лицом с горевшими лихорадочным блеском глазами.
— Это та, с которой государь так долго разговаривал.
— Какая красавица!..
— Преинтересная!
— Она за отца просила.
— Нет, за мужа.
— За отца, я вам говорю, мне адъютант графа сказал.
— А мне Трубецкая.
— Разве Трубецкая здесь?
— Здесь, бархатное домино с желтым бантом, — болтали в толпе.
А покровитель Полиньки между тем увлекал ее все дальше и дальше.
— Вы в своей карете? Нет? В таком случае я прикажу довезти вас в своей, если позволите.
От толпы лакеев, окружавших вешалки с шубами, отделился высокий малый в ливрее, которому он приказал отыскать салоп своей спутницы, сам помог ей надеть его и свел с лестницы.
Лакей со всех ног бросился звать карету.
— Вас можно поздравить. Государь так милостиво вас слушал… вы должны быть довольны, ваша просьба будет, без сомнения, исполнена, — отрывистым шепотом сказал Полиньке ее кавалер, помогая ей подняться по ступенькам подножки и сесть в карету, а затем приказал лакею отвезти барышню, куда она прикажет, и, низко поклонившись ей, вернулся в собрание.
Полинька сказала, где она живет, дверца захлопнулась, лакей вскочил на запятки, и лошади помчались.
XXVIII
У Ратморцевых все шло по-старому. Девочки вели рассеянную жизнь. Даже Сергей Владимирович надивиться не мог непонятному пристрастию жены к изыскиванию развлечений для дочерей, а он привык относиться с полнейшим доверием к ее методам воспитания, об одном только моля Бога, чтобы Соня с Верой походили совсем на мать.