— Няня, ты здесь? — спросила она, перегибаясь все еще стройным станом через чугунную резную балюстраду в сад с миндальными, лимонными и вишневыми деревьями в цвету.
От живой изгороди, где под высоким, развесистым каштановым деревом был деревянный стол, окруженный стульями, отделилась старушка, хлопотавшая у этого стола, и настолько скоро, насколько позволяли ей старые ноги, подбежала к своей госпоже.
— Здесь, сударыня, здесь. Стол для завтрака накрываю. Дети вскоре проснутся, кушать запросят.
— А как они провели ночь? Соня не просыпалась после того, как я ушла?
— Один только разочек, под утро. Испить попросила.
— Ты ей того чаю дала, что мы заварили?
— Точно так-с. Выкушали полчашечки, перевернулись на другой бочок и непременно заснули бы, кабы Веруша не всполошилась. Зачали промеж себя щебетать, ну, и разгулялись. Насилу я их угомонила. Почивают теперь.
— В котором часу дилижанс-то здесь ждут? — спросила Людмила Николаевна.
— В двенадцать, сударыня. Раньше двенадцати и ждать нечего, говорят.
— Успеем, значит, до приезда Сергея Владимировича прибраться.
— Как не успеть-с!
— Он с собой Захара привезет, девочки ему очень обрадуются.
— А уж пуще всего мусью Вальяна они с нетерпением ждут. И вчера вечером, и позавчера все про него говорили. Вспоминали, как он с ними, бывало, в Святском на лодке катался, когда еще Григорий Александрович у нас жил, — сказала няня и, заметив тень, набежавшую на лицо госпожи, не кончив речи, смолкла.
— Сейчас оденусь и сойду в сад. Пошли ко мне Акулину, — промолвила Людмила Николаевна, тяжело вздохнув.
— Той же минутой, сударыня! — И, печально понурив голову, старуха побрела в ту сторону, где находилось помещение прислуги, состоявшей из двух женщин и молодого лакея, вывезенных из России, да кухарки, кучера и садовника, нанятых по приезде сюда из местных жителей.
Сходя по широким каменным ступеням, спускавшимся с террасы в душистый цветущий сад под вечно синим южным небом, среди зеленеющей кругом панорамы гор, прорезанных живописным ущельями с разбросанными между высоких тополей красивыми хижинами, Людмила Николаевна вспоминала утро, когда ехала встречать мужа из села Святского в хутор Сосновку, сердце у нее ныло и слезы подступали к глазам.
Двух лет не прошло с тех пор, а сколько печальных перемен! Она сегодня не только не радуется приезду Сергея Владимировича, но со страхом и тоской ожидает свидания с ним. Ей всей душой хотелось бы отдалить эту минуту. Чтобы задержать его приезд, она все время обманывала его в письмах. О, если б только он знал, для чего переезжает она с детьми из города в город, от одного доктора к другому! Если бы он знал, что именно погнало их прошлой осенью из Женевы в Париж, в Ниццу, а из Ниццы в Лейпциг и, наконец, сюда! Если б он это знал! Давно был бы он уже с ними, и тогда ей было бы так трудно сдерживать отчаяние, что она не в силах была бы владеть собой.
При одной мысли о том, что было бы тогда, Людмила Николаевна холодела от ужаса.
Она обращалась к бесконечному числу врачей за советами относительно Сони, которая чахла от какой-то странной, необъяснимой болезни, и все они расходились во мнении относительно причины этой болезни, приписывали ее — один слабости груди, другой — нервному расстройству, третий — малокровию, четвертый — пороку сердца, — в одном только были согласны. А именно в том, что, пока девочкам не известно, в каком положении одна из них, надежда на спасение еще не совсем угасла.
А для этого окружающим надо было постоянно притворяться спокойными и веселыми. Людмила Николаевна даже наедине с самой собой не давала воли нервам и сдавливала тоску, грызущую ей сердце. До сих пор ей это удавалось, но когда тут будет тот, который привык читать ее мысли и чувства в ее взгляде, голосе, в каждом ее движении, и сам ничего не может от нее скрыть, — тогда задача ее сделается еще мучительнее и труднее.
Иногда ей казалось, что муж уже и теперь догадывается, что она лжет ему. Может быть, предчувствие подсказывало ему то, что она скрывает от него, по крайней мере в последних письмах он бесстрашно возвращается к вопросу о здоровье Сони и упрекает жену в том, что она недостаточно подробно пишет ему о ней. Людмила Николаевна уже давно готовит его к перемене, которую он найдет в детях, и не забывает в каждом письме упомянуть, что обе девочки, особенно Соня, выросли, похудели, и побледнели, но он все-таки испугается, когда их увидит. И как скрыть от него истину? Зачем он едет? Зачем не дает он им спокойно здесь пожить и полечиться? Людмиле Николаевне так хочется верить целебным свойствам здешнего климата и доктору, пославшему их сюда из Лейпцига. Этот нудный старик сказал, что у Сони никаких нет серьезных повреждений ни в легких, ни в сердце и что в ее лета природа делает чудеса.