У Ратморцевых вели очень правильную жизнь и приемы у них были так редки, что после бала не только господа, но даже и люди не могли вдруг войти в прежнюю колею. Целым часом позже обыкновенного поднялись все в доме; в восемь часов утра комнаты еще не были убраны, горничные и лакеи без толку болтались по коридорам, разговаривая про вчерашнее торжество и хихикая между собою, в полной уверенности, что господа будут почивать долго и торопиться делать дела не стоит.
Старый камердинер Захар Ипатович, который лег позже всех, к утру заснул так крепко, что не слышал баринова звонка; пришлось растолкать его, чтобы разбудить.
— Что? Барин зовет? — пробормотал он спросонья и срываясь с войлока, чтобы скорее стряхнуть с себя дремоту.
— Барин, не дождамшись вас, сами вышли в прихожую и Петьку позвали, — заявил казачок, прибежавший, чтобы разбудить его.
— Изволят гневаться?
— Ничего. Приказали карету закладывать.
— Кто же им умываться подавал?
— Петька, должно быть. Они только спросили, спите вы аль вышли куда. Петька сказал, что вы в кухне.
— А… а… Чай-то подали уже им?
Эти вопросы Захар кидал скороговоркой и отрывисто, торопливо справляя свой туалет, умываясь над глиняным тазом из жестяного ковшика, которым он черпал воду из деревянного ведра, принесенного в его каморку казачком, напяливая сюртук и расчесывая седые волосы, которые он носил до плеч длинными, что придавало его благообразному, худощавому лицу патриархальный вид.
— Чай Авдотья Семеновна наливают. Как я бежал сюда, Яшка самовар в чайную принес, — продолжал докладывать казачок; когда же старик, уже одетый, направился к двери, он заявил ему, что двое каких-то к нему пришли и уже давно ждут его.
— Двое? Кто такие? Где они? — спросил Захар Ипатович.
— С заднего крыльца пришли. Иван Васильевич в буфетную провел. Ждут там теперь… давно уж.
— Что же ты меня, болван эдакий, раньше не разбудил? — проворчал старик и направился в буфетную, длинную, темноватую комнату с одним окном, у которого стояли двое посетителей в скромной, почтительной позе людей, опасающихся стеснить своим присутствием обитателей дома.
В том из них, что был пониже, потолще и посмелее, Захар Ипатович Уже издали узнал своего знакомого, купца Бутягина, и его сухое, морщинистое лицо оживилось.
— Петр Назарович! Наше вам почтение! Что это вы как рано к нам, батюшка, пожаловали? Дельце, верно, есть, — приветливо проговорил он, ускоряя шаг.
— Дельце, Захар Ипатович, дельце, — ответил Бутягин, низко кланяясь и при этом искоса поглядывая на своего спутника, высокого малого в чуйке и в широких шароварах, засунутых в смазные сапоги.
При появлении камердинера из противоположного конца комнаты незнакомец попятился еще дальше назад, вглубь темного угла, в котором стоял неподвижно, опустив голову и теребя в руках картуз.
Захар Ипатович глянул на него и, кроме густой шапки вьющихся волос, ничего не увидел. Лицо, белевшее из-под кудрей, казалось юным, но разобрать черты было невозможно. В недоумении старик перевел вопрошающий взгляд на Бутягина.
Этот самодовольно ухмыльнулся.
— Барина бы нам повидать, Сергея Владимировича, — вымолвил он, кивая на своего спутника и с особенною торжественностью отчеканивая слова.
— Барин в Сенат едут, — возразил камердинер, не переставая перебегать взглядом от Бутягина к незнакомцу, жавшемуся к стене в темном углу.
Волнение Захара Ипатовича возрастало с минуты на минуту: он начинал догадываться, кто этот юноша.
— Едут сейчас? — повторил с досадой Бутягин, почесывая у себя за ухом. — Экое горе! А мы вот с Григорием Александровичем нарочно пораньше пришли, думали — самое время их застать.
При имени «Григорий Александрович» на лице старика выразился испуг, и он так растерялся, что с минуту как вкопанный стоял с выпученными глазами.
— Да, да, нарочно пораньше собрались, — продолжал сетовать Бутягин, видимо наслаждаясь изумлением приятеля.
Захар Ипатович рассмотрел наконец пришельца. Это был красивый юноша, на вид лет семнадцати, с большими карими глазами и короткой русой бородкой, удлинявшей правильный овал его тонкого лица. Он был очень бледен; краска, вспыхивавшая на его немного впалых щеках, мгновенно исчезала, в смущении он не знал, куда девать глаза, и немилосердно мял в руках картуз. Невзирая на простонародную одежду, в которую он облечен, во всей его фигуре было что-то элегантное, чуйка сидела на нем, точно на ряженом, руки были узкие и белые, с длинными, тонкими пальцами.