— Отец… — говорит Жоанна. — Я уверена, в этом нет необходимости.
— Конечно же, моя дорогая, ты решила именно так. Для молодой женщины не имеет значения ничего, кроме любви.
— В Кастилии это расценивается как остроумная шутка, — показывает мне Фарид. — Думаю, нам следует восхищенно улыбнуться.
Граф поворачивается ко мне, вопросительно подняв брови:
— Я спросил, какое у вас ко мне дело, сеньор Зарко.
— Моей семье принадлежит фруктовая лавка. Но я действительно…
— О, прошу вас! — восклицает он, протестующе всплескивая руками. — Не надо мне рассказывать о твоей семье! Семейные узы — проклятие в землях Испании и Португалии. Ты должен уходить… нет, убегать от них, милый юноша!
Я оглядываюсь на Фарида, ища его мнения о том, что следует ответить. Он вздыхает и показывает:
— Он зачем-то пытается нас запутать.
— Ты прав, — замечаю я, вставая.
— «Ты прав» в чем? — ошеломленно переспрашивает граф.
— Просто скажите мне, зачем вы собирались покупать рукописи у Симона Эаниша, — говорю я.
— Я только что сказал тебе, сынок! Дублоны, мараведи, крусадо, реалы… И не говори мне, будто твое сердце не начинает биться быстрее при звуке великих имен денег! Они как имена Бога. Только совершенно не такие тайные. Благословен будь Тот, Кто создает очевидное. — Он наклоняется ко мне, шепча: — Возможно, мне не следовало этим заниматься, но… Твой дядя знал, что это такое. Слушай, мальчик мой, здесь я покупаю рукописи за гроши. Вы, несчастные, спите и видите избавиться от них. А потом я продаю их за целые состояния в Александрии, Салониках, Константинополе, Венеции, — даже Папа Юлий, да будут благословенны камни, служащие основанием церкви, и тот заинтересован в них. Возможности нажиться на этом деле неисчерпаемы. А теперь вот я узнал, что где-то у тебя запрятана пара великолепных поэм. Так почему бы их не продать? Тогда ты сможешь выбраться из этого ада. Я даже помогу тебе. У меня есть связи в портах. В Фару есть…
Откуда этот вороватый проныра знает, что дядя хранил рукописи на иврите? Я спрашиваю Жоанну:
— Это правда? Это все из-за золота?
Она печально смотрит мне в глаза и утвердительно кивает.
Так этот разбогатевший выскочка полагает, что дядя переправлял работы Абулафии и Моисея де Леона только лишь ради денег! Как будто такие работы по Каббале вообще имеют хоть какую-то ценность в мире сущем!
— Пришло время для откровенного разговора, — говорю я графу, словно отдавая приказ. — Это вы приказали убить моего дядю?!
Он откидывается на спинку стула, оскорбленный, но берет себя в руки и жестом предлагает мир:
— Разумеется, нет. Я не…
— Но если то, что вы рассказали, правда, то, в таком случае, вы считали его конкурентом. Вы должны были попытаться…
Слова тонут в захлестнувшем меня гневе.
— То есть, ты ничего мне не продашь? — спрашивает он. — Даже Агаду? Книгу Эсфирь? Одну-единственную…
— Отец, прошу тебя, — молит Жоанна.
— Ничего! — говорю я. — И если я узнаю, что вы убили моего дядю, клянусь, я перережу вам глотку!
Граф улыбается:
— Как же возбуждают угрозы! Полагаю, это полезно, чтобы немного расцветить мое лицо, да?
— Меня тошнит от вас, — говорю я.
Моя шея пылает, я разворачиваюсь и иду к двери. За спиной слышатся торопливые шаги. Крошечная ручка Жоанны цепляется мне в запястье, и она шепчет мне:
— Ты должен найти дворянку, которую отец называет «Царицей Эсфирь»! Но берегись ее!
Глава XVII
Близкий аромат волос Жоанны был подобен невидимому продолжению моих собственных желаний. Она сжала мою руку и бросилась прочь. Из комнаты, оставленной позади, я услышал звук пощечины: