— И что ты думаешь об этом? — беспокойно спросил Фарид. Я помотал головой, и он опустил шкуру на место. — А теперь дай мне бусину из четок и нитку.
Я достал вещи из сумки и вручил ему.
Он обнюхал и облизал их.
— Бусина из рожкового дерева, хорошо отшлифованная. Дорогая. Я бы сказал, сделана на заказ. Но она не принадлежала отцу Карлосу. Во всяком случае, она не из тех четок, что я у него видел. Нитка, как ты знаешь, шелк. Очень хорошего качества. Мне надо будет взглянуть на перчатки Самсона, чтобы определить, такая ли она. И даже если так… В Лиссабоне километров черного шелка больше, чем мощеных улиц.
Он вытянул руки вдоль тела.
— Больше ничего? — спросил я.
— Только то, что ты был прав, решив, что твоего дядю убили в одежде. С изнанки халата есть пятна экскрементов и semente branca.
Похоже, из тела моего наставника вышли все жидкости. Возможно, в момент насильственной смерти тело пытается очиститься, чтобы душа могла быстрее уйти к Богу.
— Это все? — уточнил я. Он кивнул, и я продолжал: — Тогда как, по-твоему, он ушел? Я точно знаю, что дверь была плотно закрыта на засов изнутри. Ему пришлось бы просочиться сквозь стену. Другого пути…
— Лишь одна слишком никчемная мысль озарила мой невежественный разум, — ответил Фарид.
— Какая?
Фарид указал на оконные проемы. Их было три. Овальные, каждое в длину не более тридцати сантиметров и шириной примерно в ладонь. Они закрывались узкими ставнями, которые можно было запереть, и занавесками из тонкой выделанной кожи, пропускавшей в комнату только приглушенный свет.
— Даже ребенок или гном, — ответил я, — не смог бы протиснуться в них. Разве что убийца был хорьком или гадюкой…
— Я же говорил, что это жалкая идея.
Фарид пожал плечами, прикоснулся соединенными большим и указательным пальцами к губам, потом поднял их в благословении. Это означало, что он намерен ждать, пока Аллах ниспошлет нам ответ.
— Мы не можем ждать Его, — возразил я.
Пройдя к лестнице, я сел там, размышляя над этой загадкой.
«Странно, — думалось мне, — что я не чувствую ничего, кроме опустошения и слабости тела». Словно бы моя любовь умерла вместе с дядей. Словно — вырванный из прошлого и настоящего — я двигался, отрешившись от всего, кроме безудержного желания найти убийцу.
Вдруг у меня чуть сердце не выскочило из груди: кто-то скребся в один из ставней окон, которые мы только что обсуждали. Я взбежал по ступеням, промчался через кухню, выскочил во двор. И обнаружил Розету. Кошка катала лапой мячик из алой шерсти, сделанный для нее дядей. Она была насквозь мокрая, как будто побывала в колодце.
— Бессердечная идиотка! — зашипел я на нее.
Глубоко вздохнув, я извинился перед кошкой и вышел через ворота на улицу. На востоке, в сотне пейсов от улицы Святого Петра, над входом в здание школы все еще висело тело доктора Монтесиньоша. Низенький человечек в длинном сиреневом плаще остановился перед ним и протянул правую руку в благословляющем жесте. Я видел его только в профиль, но у него были седые встрепанные волосы и смуглая кожа, как у моего наставника.
«Это дядя! — внезапно подумал я, будто все мои прежние выводы о его смерти были откровенным бредом. — Разумеется, он воспользовался магией, чтобы нас одурачить!»
Это было безумием, я знаю, но меня охватило чувство облегчения, и я пошел к нему. Возможно, я даже смеялся. Однако, услышав звук моих шагов, маленький темнокожий человечек развернулся ко мне, замер, а потом бросился за угол к церкви Святого Мигеля. Когда я добрался до нее, он уже скрылся из виду.
Смущенный и разочарованный, я вернулся к телу доктора Монтесиньоша. Золотой соверен, который запихали ему в рот, чтобы он смог оплатить переправу через небесный Иордан, исчез. Ощущая нечто, сходное с ударом о землю после прыжка с высокой стены, я подумал: «Этот человек в сиреневом плаще был не дядя, он тянулся не для того, чтобы благословить тело, а чтобы украсть монету. Это был обычный вор».
Когда я возвращался домой, то проникся таким озарением, что пути его вряд ли были известны самому Богу. Выживание каждого из нас в Лиссабоне — равно евреев и христиан — теперь зависело только от нас самих. Именно тогда мне пришла в голову мысль, которой я никогда раньше не смог бы допустить: «Никогда не было никакого Бога, наблюдающего за нами! Даже ядро Каббалы, Тора — просто вымысел. Нет никакого Завета. Я посвятил всю свою жизнь лжи».
Спустившись в подвал, я сел у подножия лестницы, обхватив голову руками. Фарид подошел ко мне, положил руку мне на голову.