— Mache bekannt der russische Soldat hat vom Krieg die Schauze restlos voll jetzt geht nach Hause seinem Ofen. Ludwig, mein Freund, mach ein Paar Fotos.[3]
— Gerade Vogelscheuche![4] — выкрикнул чернявый ефрейтор с автоматом через плечо.
Все захохотали. Светловолосый обнял Гуся и затормошил.
Офицер тоже слегка посмеивался, не мешая подчиненным развлекаться. Гуся несколько раз сфотографировали, сунули еще одну сигаретку, потом солдаты полезли в кузов. Когда грузовик трогался, кто-то плюнул и попал Витьке на рукав. Он вздрогнул, но не пошевелился, пока грузовик не скрылся за поворотом. Вытер холодную испарину со лба и бессильно опустился на траву.
«Плюнули и плюнули, подумаешь, ерунда какая! Может, случайно попали. Хорошо еще, что промеж лопаток не засветили». Так уговаривал сам себя Гусь. Обидно, хоть плачь. Он вдруг отчетливо представил, какой ничтожно малой величиной стала его жизнь, а сам он в глазах завоевателей вообще превратился в букашку, в пугало какое-то. Захотели — обсмеяли по-своему, захотели — плюнули и уехали. А ведь могли и пристрелить.
— Сволочи, вот сволочи... — забормотал Витька. Посмотрел на пятно слюны на рукаве, стал яростно тереть рукав о траву, потом погрозил в сторону исчезнувшего грузовика. — Ничего, гады! Посмотрим, кто кого!
Гусь повернул обратно и почти бегом заторопился к селу. Возле кучки картошки, выброшенной им полчаса назад, он остановился и стал снова собирать ее в наволочку. Повертев в руке последнюю раздавленную картофелину, он почувствовал, как ворохнулась в душе жалость к старухе, которая будет одна копать картошку и долгими вечерами ждать хоть каких-нибудь известий от сына. Денег ведь ни копейки не взяла! А фашисты, гады, почти все сало сожрали, хоть бы им подавиться! И сам, как дешевка, бросил всех и понесся куда глаза глядят — про раненого забыл и про ребят, которые там голодные ждут.
Гусь собрал все до последней крошки и, взвалив потяжелевшую наволочку, свернул с дороги, торопясь уйти с проселка.
Свиридов выдал каждому по три картофелины и по небольшому ломтику хлеба с салом. Очнулся Бельчик. Пытаясь улыбнуться, осматривался вокруг, видимо, не совсем понимая, где он и что с ним. Говорить сержант не мог, при каждом усилии в горле начинало клокотать. С трудом проглотив кусочек хлебного мякиша, который раскрошил ему в рот Андрей, он снова погрузился в забытье. У Сергея Болдырева нога распухла, но ковылять он кое-как мог, и группа, связанная двумя ранеными, медленно двинулась вперед
Бельчик почти все время был без сознания. Иногда на минуту-две он приходил в себя, пытался приподняться на носилках, начинал хрипеть, давиться кровавой слюной и откидываться на березовые жерди, покрытые шинелью. Ему срочно нужен был врач. Но в тех двух-трех маленьких деревеньках, которые они обошли стороной, рассчитывать на медицинскую помощь не приходилось. Оставалась надежда на станцию Боровичево, где Свиридов не раз бывал и даже знал главврача больницы. Но по большаку, ведущему на станцию, уже вовсю пылили мотоциклисты. Группа снова углубилась в лес.
К вечеру, километрах в пяти от станции, возле разрушенного бревенчатого моста через неширокую заиленную речушку они вышли к совсем еще свежему немецкому кладбищу. На пригорке белело несколько аккуратных березовых крестов с надетыми на них касками. На отполированных фанерных дощечках угловатым готическим шрифтом старательно выведены имена, даты рождения и даты смерти похороненных. Гусь попытался прочитать надпись на одном из крестов, но не хватило познаний в немецком. Весело матюкнувшись, он поддел крест ногой — съели, сволочи!
Под мостком стоял на обочине дороги немецкий танк T-III, закопченный, в потеках горелой краски и с открытыми настежь люками, из которых смрадно несло паленой резиной. Еще ниже, у самых перил, лежал на боку гусеничный бронетранспортер с разбитой прямым попаданием кабиной. Из лопнувшего бачка в кузове натекла и застыла на плотно утрамбованной глине маслянистым озерком солярка. Напротив, на другом берегу речушки, травянистый желто-зеленый склон перечеркивала ломаная линия полузасыпанной траншеи. В неглубоком, наспех вырытом окопе уткнулась расщепленным стволом в бруствер сорокапятимиллиметровая пушка. Стреляные гильзы валялись на дне окопа вперемешку с неизрасходованными снарядами, разбитыми ящиками, рваным тряпьем и противогазными сумками. Тех, кто стрелял из нее, Свиридов разглядел не сразу. Тела пяти или шести артиллеристов были грудой свалены в траншее и слегка присыпаны глиной.
3
Знакомьтесь, русский солдат досыта навоевался и сейчас идет домой к себе на печь. Людвиг, будь другом, сделай пару снимков. —