Если со стратегической точки зрения выбор Туниса кажется труднообъяснимым или даже просто не понятным, то боевые действия были проведены столь же небезупречно. Даже если мы примем, что Тунис был подходящей целью, решение высадиться в середине июля, в период сильнейшей жары, очевидно, является серьезной ошибкой, однако, менее серьезной, чем решение держать всю армию в бездействии после многообещающего начала, в ожидании прибытия короля Сицилии. В этом вопросе, как и в случае с выбором цели похода, следует упрекнуть Людовика, власть которого становилась все более авторитарной. Если бы Карл Анжуйский был предупрежден заранее о намерениях своего старшего брата, он был бы лучше подготовлен к тому, чтобы присоединиться к нему в Тунисе. Находясь на расстоянии и, без сомнения, даже с подозрением относясь к Людовику, Карл прибыл в лагерь только для того, чтобы отдать дань уважения трупу своего брата — и все же спасти то, что еще можно было спасти из армии, оказавшейся в тяжелом положении. Со всех точек зрения, как тактических, так и стратегических, необходимо смириться с тем, что Людовик был плохим военачальником. Ошибки, которые он совершил в Тунисе, были того же порядка, что и те, которые привели к гибели армии крестоносцев в Египте двадцатью годами ранее. Летом 1249 года Людовик решил подождать своего брата Альфонса де Пуатье, а в 1270 году он повторил ту же ошибку, надеясь на прибытие Карла Анжуйского. Его ошибки усугубились в 1270 году тем, что он, похоже, извлек из своей египетской неудачи парадоксальные выводы, что он должен решать все только сам и что он может игнорировать советы своих баронов и многочисленных ветеранов войн в Святой Земле и Италии, которыми он себя окружил. В целом, египетская кампания, похоже, продвигалась лучше, даже если ее завершение было еще более катастрофическим, чем в 1270 году. В Тунисе кто-то другой, кроме Людовика, возможно, и не справился бы лучше, но хуже сделать было трудно.
Неудача измеряется, прежде всего, масштабами человеческих потерь. Людовик повел за собой на смерть тысячи крестоносцев и паломников, начиная с нескольких членов своей семьи и свиты: своего сына Жана Тристана и дочь Изабеллу, зятя Тибо Наваррского и невестку Изабеллу Арагонскую, к которым можно добавить брата короля Альфонса де Пуатье и его жену Жанну Тулузскую, умершую годом позже в Италии, а также его ближайшего советника Пьера ле Шамбеллана, хранителя печати Гийома де Рампилье, легата Рауля Гроспарми и нескольких видных прелатов. А сколько рыцарей, сержантов, паломников, мужчин и женщин так и не вернулось домой! Конечно, Людовик не намеренно привел свою армию к катастрофе. В свои последние минуты он все еще искренне выражал свою боль за людей, которых он привел через Средиземное море. Даже если современники видели в нем потенциального святого, возможно, еще при его жизни, и даже если они таким образом смягчали критику, которая обрушилась бы на кого-то другого, они не ошиблись в результатах двух его крестовых походов. Жуанвиль, друг короля, был самым суровым из них.
Насколько мне известно, он родился в день святого Марка Евангелиста, после Пасхи. В этот день во многих краях устраиваются процессии и носят кресты, а во Франции их называют черными крестами: и они словно предрекали, что великое множество людей погибнет в двух крестовых походах короля, то есть в крестовом походе в Египет и в следующем, во время которого он умер в Карфагене, отчего великая скорбь поразила сей мир и великая радость была в раю из-за погибших в этих двух паломничествах истинных крестоносцев.[233].
"Великая радость в раю", несомненно, ожидала всех тех крестоносцев, которые умерли вместе со Людовиком. Но так ли сильно был в этом убежден сам Жуанвиль? Возможно, не очень, если вспомнить, что он отказался следовать за Людовиком в 1270 году и перспектива "великой радости в раю" казалась ему несколько принудительной.
Более того, если смотреть на это с точки зрения крестоносцев, то кампания 1270 года была особенно разочаровывающей. Болезни были основной причиной потерь, если только шторм, уничтоживший флот, стоявший на якоре в порту Трапани, не причинил еще больше смертей. Однако Церковь считала мучениками только тех крестоносцев, которые погибли в бою и даже Людовик не был признан таковым. Эта мелочность разгневала Жуанвиля, "особенно потому, что [Людовик] последовал за Господом нашим на крест; ведь если Бог умер на кресте, то и король тоже, потому что он был крестоносцем, когда умер в Тунисе". С этим ничего не было сделано. Церковь причислила Людовика к исповедникам, то есть к образцовым христианам, но не к мученикам. После 1270 года крестоносцы, вернувшиеся из Ифрикии, все еще считались связанными клятвой и в глазах Святого Престола эта клятва не была выполнена тунисской экспедицией, которая не достигла Святой Земли[234].