Я на дядю обиделся — все мои чудеса он обратил в прах, изничтожил, так что про лопату для хлебов я и рассказывать не стал. Наверняка дядя и про нее скажет что-нибудь нехорошее, вроде того, что мы хлеба не едим. Я умолк и уставился на него укоризненно.
Дядя улыбнулся.
— Ну не дуйся, — сказал он. — Я понимаю, что такое в первый раз увидеть деревенское житье-бытье: не только у ребенка, у взрослого голова кругом пойдет от уймы всяческих принадлежностей. Ты погляди, сколько народу переселилось из лесу в деревню. В том числе и твой папаша, он тоже все талдычил, как замечательно жить в деревне, и у самого глаза горят, как у дикой кошки. Деревня — она лишает разума, у них там и вправду полно всяких диковинных приспособлений. Но надо же понимать, что все эти штуковины придуманы по одной лишь причине: они позабыли заветную змеиную молвь.
— Я тоже не знаю, — пробормотал я.
— Да, не знаешь, но ты сейчас же начнешь учиться. Ты уже большой. Дело это непростое, оттого многие нынче и ленятся заниматься и вместо этого придумывают всякие серпы да грабли. Это куда проще — если голова не работает, работают мышцы. Но ты всё осилишь, я думаю. Я сам тебя буду учить.
4
Говорят, в былые времена дети в порядке вещей сызмалу осваивали заветные змеиные заклятья. Тогда тоже попадались как блестящие знатоки змеиной молви, так и те, кому так и не удалось постичь всех скрытых тонкостей этого языка, однако в повседневной жизни и они как-то обходились. Все люди знали заветные змеиные заклятья, которым в незапамятные времена обучили наших предков древние змеиные короли.
К тому времени, когда родился я, всё изменилось. Старики постольку-поскольку еще пользовались заветными заклятьями, хотя настоящих знатоков среди них осталось очень мало; молодые же ленились заниматься многотрудной змеиной молвью. Змеиные заклятья непростые, человечье ухо едва улавливает те тончайшие оттенки, что отличают один шип от другого, придавая сказанному совсем другое значение. К тому же поначалу язык человека настолько неповоротлив и негибок, что в устах начинающего всё звучит одинаково. Изучение змеиной молви надо начинать именно с упражнений для языка — язык надо тренировать изо дня в день, чтобы он стал таким же быстрым и ловким, как у змеи. На первых порах это весьма сложно, и не приходится удивляться, что многие обитатели леса, считая подобные усилия чрезмерными, предпочитали перебраться в деревню, где куда интереснее и вполне можно обойтись без заветных змеиных заклятий.
Вообще-то и учителей стоящих почти не осталось. Забывать заветную змеиную молвь стали уже несколько поколений назад, так что наши родители пользовались лишь самыми простыми, расхожими заклятьями, например, чтобы подозвать лося или косулю и перерезать им горло, или усмирить разъяренного волка, или перекинуться словом-другим о погоде и тому подобном с проползающими мимо гадами. Надобность в более мощных словах отпала уже давно, ведь чтобы была от них хоть какая-то польза, требовалось, чтобы их одновременно произнесли тысячи человек, а столько в лесу уже давно было не сыскать. Так что многие заветные змеиные заклятья позабылись, а в последнее время люди не удосуживались больше учить даже самые простые заклятья; как сказано, запомнить их нелегко, а зачем париться, если можно ходить за плугом и накачивать мускулатуру.
Так что я оказался в совершенно особом положении, поскольку дядя Вотеле, без сомнения, единственный в лесу человек, кто знал заветную змеиную молвь. Только с ним мог я постичь все ее тонкости. И учитель дядя Вотеле был беспощадный. Мой обычно такой свойский дядя, едва дело касалось уроков змеиной молви, вдруг становился подобен кремню. «Это просто надо вызубрить!» — заявлял он, заставляя меня вновь и вновь повторять сложнейшие шипенья, и к вечеру у меня язык горел, словно кто-то целый день выкручивал его. Когда тут еще появлялась мама со своими лосиными окороками, я испуганно мотал головой — представить только, что в довершение всех дневных испытаний мне с моим бедным языком предстоит еще жевать и глотать, сводило мне рот пронзительной болью. Мама в отчаянии просила дядю Вотеле не слишком мучить меня и для начала обучить лишь самым простым легким шипам, но дядя Вотеле возражал.
— Нет, Линда, — говорил он. — Я выучу Лемета так, что он и сам перестанет понимать, человек он или змей. Сейчас один я знаю этот язык так, как в незапамятные времена знал его наш народ, и как надо знать. Когда я умру, Лемет будет тем, кто не даст позабыться заветной змеиной молви. Возможно, ему тоже удастся воспитать преемника, например, своего сына, и так этот язык, может статься, не вымрет окончательно.