Так и отправились на войну — пёхом, без волков, с прихваченным у железных людей оружием. И, понятное дело, были разбиты наголову. Никто, кроме моего отца, не вернулся оттуда живым, да и спасся он только благодаря своим ядовитым зубам. Это древнейшее оружие, на сегодня людьми напрочь утраченное, а не мечи да копья.
Дядя Вотеле выковырял застрявшее в зубах мясо, сглотнул его и продолжил:
— Тогда Мёме принялся в одиночку воевать против железных людей. Он не пользовался ни мечом, ни копьем, он обходился добрым старым змеиным заклятьем, от которого всё зверье теряло голову и в безумной ярости бросалось на железных людей, стоило Мёме только велеть им это. Он сражался на опушке, подстерегая там заплутавших латников. Волки выскакивали из зарослей и тащили железных людей в чащу, где Мёме надежным старым топором рубил их на куски. Понятное дело, это была не та война, что предпочитали вести латники, никакая не новомодная, но очень эффективная. Латники боялись лесной чащи пуще огня, знали, что там подстерегает их смерть. Но им не всегда получалось обходить лес стороной, то и дело приходилось ехать лесом, и нередко, заехав в лес, они из него больше не выбирались. Можно только воображать, чего мы достигли бы, если б все мужики подобно Мёме с помощью волков и заветных змеиных заклятий расправлялись с чужеземцами, вместо того чтобы красуясь вступать в открытый бой. Теперь Мёме один воевал за десятерых, но ему это было нипочем.
Но дело в том, что хотя Мёме и воевал как одержимый и разил чужеземцев подобно молнии, все больше людей перебиралось жить в деревню. Мёме очищал лес от чужеземцев, но в какой-то момент это утратило смысл. Лес пустел, и Мёме, который поставил себе целью спасти свой народ и изничтожить иноземцев, понял, что этот самый народ добровольно толчется у дверей этих самых железных людей в жажде приобрести клочок земли и на карачках, задрав задницу к солнцу, жать серпом злаки. К чему воевать? Мёме понял, что люди не нуждаются в его помощи. С тех пор он расправлялся только с теми чужеземцами, что путались у него под ногами, а так ел грибы и спал.
— Теперь он вино пьет, — заметил я.
— Да какая разница. Ему стало на всё наплевать, он на всё махнул рукой и хочет только почивать от дел.
Поблагодарив дядю Вотеле, я ушел. Его рассказ показался мне очень интересным, но что главное — он укрепил мою веру в перстень. Мёме, некогда отважный вояка, вполне может быть тем, кто передаст мне ключ. Он не оставил его при себе, поскольку ничто его больше не интересует, даже Лягва Полярная. И все-таки мне было трудно представить себе такое. Как можно махнуть рукой на саму Лягву Полярную? Как можно настолько выбиться из сил?
Но не мое это дело. Я поспешил домой и разыскал свой перстень. Достал его из мешочка и надел.
Втайне я надеялся, что какая-то таинственная сила тотчас потянет меня к пещере Лягвы Полярной, так что только поспевай, но ничего такого не случилось. Перстень как перстень, и я понял, что найти Лягву Полярную будет совсем не просто.
Во всяком случае, я был готов попытаться. Но мне не хотелось искать в одиночку. Пяртеля дома я не застал, зато встретил Инца и позвал его с собой.
Инц с удовольствием согласился. В отличие от цветка папоротника, существование которого он отрицал напрочь, возможность разыскать с помощью перстня Лягву Полярную он счел вполне вероятной.
— Про перстни и прочие человечьи поделки ничего не знаю, — сказал он. — Раз ты считаешь, что это ключ, давай попытаемся. Как он действует?
— Не знаю. Может, надо просто идти, и перстень сам приведет нас куда надо.
Мы отправились в путь. Старались идти наобум, не выбирая троп, по которым ходили обычно. Я даже попытался идти закрыв глаза, но в лесу так ходить невозможно, то и дело я попадал в заросли и весь исцарапался.
— Ты все же глаз не закрывай, — посоветовал Инц. — Если перстень и впрямь что-то может, то в этом смысла нет, да и кожа твоя цела останется.
Для змей их кожа чрезвычайно важна, они очень гордятся ею. Они болезненно переживают любую царапинку, а если случится что-то серьезное, то с нетерпением ждут, когда придет пора сбросить старую кожу и можно будет щеголять в новенькой. Сбросив выползину, они становятся особенно ранимы по части своей внешности и могут и впрямь остервенеть, если нечаянно случится капнуть на них жира с куска жареного мяса или же коснуться лиловыми от черники пальцами. Зато к своей старой, тут и там порванной выползине они испытывают лишь отвращение и даже страх. Долгими зимними месяцами, когда змеи таятся в своих норах, старшие рассказывают детям бесчисленные страшилки про выползины, которые каким-то таинственным образом приходят в движение, начинают гоняться за своим прежним хозяином и окутывают его. Маленькие гаденыши трясутся со страху, но когда мамаша замолкает, просят: