— Сальме, ты еще слишком молода иметь дело с медведями! — сказала мама и села с потерянным видом, словно только что молния ударила в крышу ее хижины, и всю ее охватило пламя.
— Да не имею я с ним никаких дел! — оправдывалась Сальме. — Мама, я же говорю тебе — мы только здороваемся!
— Нечего здороваться.
— Как же так, это просто вежливость! Со знакомыми принято здороваться.
— Ни к чему такие знакомые!
— Мама!
— Сальме, медведи думают только об одном!
— Интересно — о чем?
— Сама, небось, знаешь. Сальме, я хочу, чтобы ты больше с этим Мымми не встречалась! Медведи, само собой, и красивые, и сильные, но они приносят несчастье.
Сальме засопела возмущенно.
— Может, тебе они и принесли несчастье, но не мне! Мне Мымми носит землянику и бруснику!
— Землянику и бруснику! — воскликнула мама и разрыдалась. — Именно землянику и бруснику приносили и мне! С этого всё и начинается, землянику и бруснику они мастера приносить! Нет, так я и знала! Если у тебя подрастает дочка, спасу от медведей не будет. Они тут как тут объявятся, словно ящерки на солнцепеке! Что же мне делать? Куда тебя спрятать? От медведя ведь никуда не денешься, он и на дерево залезет, и в земле нору выроет. Ох, это страшные зверюги!
Мамино лицо пылало, и Сальме тоже раскраснелась, словно рябинка. Они уставились друг на друга, взгляд Сальме был исполнен упрямства, мамин — растерянности и отчаяния. Наверняка ей казалось, что видит свою дочь в последний раз, что вот-вот явится огромный медведь и утащит Сальме в свою берлогу. Поскольку сама она в свое время полюбила медведя, похоже, она была уверена, что если уж кто познакомится с косолапым, то наверняка упадет в его объятья. Какое-то время они молчали, и я решил, что теперь самое время рассказать о том, что случилось на озере.
Поначалу мама слушала, не шевелясь и не сводя с Сальме глаз, в мыслях все еще пребывая с медведем, но когда я закончил повествование, она вдруг оторопело уставилась на меня и сказала:
— Постой-ка, Лемет! Расскажи еще разок! Это ведь ужасно!
Я повторил свой рассказ. Мама смотрела то на меня, то на Сальме, словно пытаясь понять, чей рассказ страшнее. Во всяком случае, моя история показалась неотложной, ведь полночь была уже близко, тогда как в отношении медведя сейчас, немедленно, ничего предпринять невозможно. И в то же время мама не знала, как реагировать на мой рассказ. Две, одна за другой, плохие новости привели к тому, что мама просто тупо сидела, сложив на коленях руки, и в отчаянии смотрела на меня.
Зато Сальме от моего рассказа пришла в ярость.
— Ты просто невыносим! — заорала она. — Бедные волки — они-то чем виноваты? Они так хорошо доятся. Ты разоришь нас! И как тебе только не стыдно!
— Что же мне делать, мама? — спросил я расстроенно, не обращая внимания на Сальме. Конечно, мне было стыдно, да и вообще так тошно, что все нутро ныло. Больше всего хотелось мне сейчас забиться куда-нибудь в уголок, свернуться калачиком, но это было невозможно. На озере ждал злобный хийетарк, и я желал, чтобы все последующие решения мама приняла сама, я своим умом больше не решался ничего предпринять.
— Так мне идти на озеро или нет?
— Не знаю, — вздохнула мама обессиленно. Она была совершенно разбита. — Все наши волки…
— И зачем тебе понадобилось возиться с этой мерзкой вошью? — не унималась Сальме. — Где нам теперь молока взять? Дурак!
— Может, у медведей? — пробормотал я. Сальме в ярости запустила в меня куском лосятины.
— Деточки, прекратите! — заплакала мама. — Все эти новости… Одна за другой… Я и вправду не знаю, как быть.
— Скоро полночь, — напомнил я. — Так мне идти на озеро или как? Ну говори же!
Я в отчаянии теребил материн рукав.
— Не знаю, — повторила мама. — Это так ужасно!
Она тихо плакала, утирая слезы.
Я тоже заплакал.
Сальме плакала уже давно — от обиды и злости.
Тут пришел дядя Вотеле.
У него было обыкновение зайти к нам вечерком, послушать, как день прошел. На сей раз он, понятное дело, тотчас понял, что случилось нечто из ряда вон. Он остановился в растерянности на пороге, но я бросился к нему, затащил в дом и, захлебываясь и хлюпая носом, принялся рассказывать о страшном несчастье, что случилось со мной на озере. Дядя Вотеле был моей последней надеждой, ведь мама сейчас наверняка не сможет помочь, а дядя умный и находчивый. Я рассказал обо всем — о зверолюдях, о вшах, о хийетарке и хранителе озера, — а Сальме прерывала мою речь отдельными ядовитыми замечаниями, ей хотелось показать, что она намного старше, умнее и ни в жизнь не навлекла бы на свою семью такую беду. Но мне было не до Сальме, мне было важно высказать всё. И закончив свой рассказ, я умоляюще уставился на дядю Вотеле, в глазах моих — единственная просьба: сделай же что-нибудь, избавь меня от груза ответственности!