— Хочу увидеть Лягву Полярную, — сказал я.
— Увы, это больше невозможно, — вздохнул дядя Вотеле. — Лягва спит, и нам ее не разбудить. Нас слишком мало.
— Когда-нибудь нам это удастся, — вмешался Тамбет. — Не говори так, Вотеле! Что за чушь пораженческую ты несешь? Заметь, мы оба еще увидим тот день, когда Лягва Полярная вновь взмоет в небо и поглотит всех железных людей и крысиное деревенское племя!
— Ты сам порешь чушь, — сказал дядя Вотеле. — Как это может случиться, ты же прекрасно знаешь: чтобы разбудить Лягву Полярную, потребно хотя бы десять тысяч человек. Только если десять тысяч человек вместе произнесут заветные змеиные заклятья, Лягва проснется в своем потаённом логове и поднимется в небо. Где эти десять тысяч? Нас и десятка не наберется!
— Нельзя сдаваться! — прошипел Тамбет. — Бери пример с Манивальда, он не переставал надеяться и изо дня в день исполнял свою работу! Стоило ему заметить на горизонте корабль, как он поджигал сухой пень, чтобы известить всех: Лягве пора пробудиться! Из года в год он делал это, хотя давно уже никто не откликался на его сигнальный огонь, и чужеземные корабли причаливали к берегу, и железные люди безнаказанно сходили на землю. Но он не опускал рук, он по-прежнему корчевал и сушил пни, поджигал их и ждал — не уставал ждать! Ждал, что вдруг над лесом, как в добрые старые времена, вновь появится могучая Лягва Полярная!
— Никогда больше она не появится, — мрачно сказал дядя Вотеле.
— Я хочу увидеть ее! — потребовал я. — Хочу видеть Лягву Полярную!
— Ты не увидишь, — произнес дядя Вотеле.
— Она что — умерла? — спросил я.
— Нет, она никогда не умрет, — сказал дядя. — Она спит. Я только не знаю, где. Никто не знает.
Я замолчал разочарованно. Такая интересная история про Лягву Полярную, только конец никуда не годится. Что толку в чуде, которого не увидеть? Тамбет с дядей продолжали спорить, а я поплелся обратно к морю. Я брел вдоль берега, берег был красивый, песчаный, то тут то там валялись огромные выкорчеванные пни. Наверное, те самые, что сушил покойный, только что преданный огню Манивальд, — чтобы зажигать сигнальные огни, до которых никому больше дела нет. Возле одного пня лежал кто-то. Оказалось, это Мёме. Я никогда не видел, чтобы он ходил, он вечно валялся где-нибудь под кустом, словно носимый ветром облетевший лист. Вечно он жевал мухоморы и всегда предлагал их мне, но я никогда не брал, потому что мама запретила.
И на этот раз Мёме растянулся на боку возле пня, а я и не заметил, когда и как он там появился. Я дал себе слово когда-нибудь выяснить, как этот человек выглядит, стоя на своих двоих, и вообще — каким манером он передвигается — по-человечьи или по-звериному — на четвереньках, а то и вовсе ползком, подобно змеям? Я подошел к Мёме и, к своему удивлению, увидел, что на сей раз он и не подкрепляется мухомором, а прихлебывает что-то из кожаного бурдючка.
— Эх! — он как раз вытер губы, когда я подсел к нему, с интересом принюхиваясь к незнакомому запаху. — Это вино. Куда лучше мухоморов, хвала чужеземцам и их башковитости. От мухоморов страшно хочется пить, а это и жажду утоляет и в голову шибает. Отличный товар. Думаю, стоит остановиться на нем. Хочешь тоже?
— Нет, — сказал я. Мама, правда, не запрещала мне пить вино, но можно предположить: раз Мёме угощает чем-то, то едва ли это лучше мухоморов.
— Откуда такой бурдючок? — В лесу ничего подобного мне не попадалось.
— У монахов и прочих иноземцев можно разжиться, — отвечал Мёме. — Надо просто размозжить им башку — и бурдючок твой. — Он снова отхлебнул. — Ничего не скажешь, напиток что надо, — опять похвалил он. — Этот болван Тамбет может сколько угодно разоряться, но иноземный товар получше нашего будет.
— И чего этот Тамбет разорялся? — спросил я.
— Ах, да он на дух не переносит, чтобы кто-то имел дело с иноземцами или просто касался их вещей, — Мёме махнул рукой. — Правда, я сказал: не я пощупал этого монаха, а мой топор, но он все равно зудит. Ну а если я не желаю одни мухоморы жевать? Если эта бурда куда лучше и скорее шибает в голову? Человек же не пень какой-то, вроде вот этого, он должен усваивать новые знания. Но мы, увы, именно такие пни. И что эта твердость дала нам? Как последние осенние мухи, медленно жужжа, летим мы по лесу, пока не валимся в мох и не подыхаем.