— А какие жертвы надо приносить? — спросил я, и вещий Юльгас объяснил с ласковой улыбкой, что лучше всего взять лягушку, живьем рассечь ее вдоль и бросить в родник или речку. Тогда водяной останется доволен.
— Отчего эти духи-хранители такие злыдни? — испугался я. Замучить лягушку казалось мне отвратительным. — Отчего они такие жадные до крови?
— Как ты можешь говорить подобные глупости, духи-хранители вовсе не злыдни. Они просто оберегают водоемы и деревья, и мы должны исполнять их веления, делать им приятное, таков обычай испокон веку.
Он потрепал меня по щеке и велел непременно приходить в рощу, «потому как тех, кто в рощу не ходит, псы, что стерегут священную рощу, порвут в клочья», и ушел. А я остался в плену страхов и сомнений, я никак не мог разрезать живую лягушку, и потому купался очень редко и у самого берега, чтобы успеть выскочить из воды, прежде чем кровожадный водяной, не получивший лягушачьей тушки, схватит меня. Оказываясь в священной роще, я с каждым разом чувствовал себя все неуютнее. Я озирался по сторонам, выглядывая этих жутких псов, охраняющих рощу, которые, по словам Юльгаса, живут там и сторожат, но встречал лишь неодобрительный взгляд Тамбета. Он наверняка был недоволен тем, что какой-то «деревенский» околачивается в священной роще, вместо того чтобы внимать заклинаниям хийетарка.
Впрочем, то, что меня считают деревенским, меня не задевало; как я уже сказал, деревня мне нравилась. И я все старался выведать у мамы, почему мы там больше не живем и нельзя ли вернуться обратно, если не насовсем, то хотя бы на немножко, поглядеть. Мама, конечно, возражала, и все пыталась мне втолковать, как хорошо в лесу и какая тоска смертная жить в деревне.
— Они там питаются хлебом да ячменной похлебкой, — говорила она, очевидно, желая ужаснуть меня, но поскольку я не помнил вкуса ни того, ни другого, то упоминание о них не вызывало у меня никакого отвращения. Напротив, названия неведомых мне яств звучали так маняще, что хотелось попробовать их. Я маме так и заявил:
— Хочу хлеба и ячменной похлебки!
— Ах, да ты не знаешь, какая это гадость. У нас же столько прекрасного мяса нажарено! Иди, поешь! Поверь мне, сынок, это в сто раз лучше.
Я не верил. Мясо я ел каждый день, еда как еда, в ней нет ничего таинственного.
— Хочу хлеба и ячменной похлебки! — канючил я.
— Лемет, прекрати этот дурацкий разговор! Ты и сам не знаешь, что говоришь. Не нужен тебе никакой хлеб. Ты только воображаешь, будто хочешь, а на деле тут же выплюнешь его. Хлеб — он как сухой мох, проглотить невозможно. Лучше погляди, я тут совиных яичек припасла!
Совиные яички — любимое мое лакомство, при виде их я тотчас прекратил капризничать и принялся высасывать их. Вошла Сальме, увидела меня и закричала, что мама балует только меня — она тоже хочет попить совиных яиц!
— Конечно же, Сальме, — согласилась мама. — Я и для тебя яички приберегла. Обоим поровну достанется.
Сальме схватила свою долю в подол, уселась рядом со мной, и мы принялись взахлёб высасывать яйца. А я перестал думать про хлеб и ячменную похлебку.
3
Вполне естественно, что несколько совиных яичек лишь ненадолго умертвили мой интерес, уже на следующий день я опять бродил по опушке леса, жадно поглядывая в сторону деревни. Со мной был и приятель Пяртель, в конце концов он предложил:
— Чего это мы с такой дали подглядываем, давай поближе подберемся.
Предложение показалось в высшей степени опасным, при одной только мысли о нем аж сердце заколотилось в груди. Да и Пяртель выглядел не слишком отважно, он смотрел на меня с таким видом, будто ждал, что я замотаю головой и откажусь, — наверняка он и сам испугался своих слов. Но я не стал мотать головой, а, напротив, кивнул:
— Давай.
Как только я произнес это, мне показалось, будто я прыгнул в какое-то черное лесное озеро. Мы сделали шаг, другой и остановились в нерешительности, я взглянул на Пяртеля и увидел, что приятель стал белее облака.
— Пойдем дальше? — спросил он.
— Ну да.
И мы пошли. Жуть. Первая изба была уже совсем близко, но людей, к счастью, нигде видно не было. Мы с Пяртелем не договаривались, как далеко зайдем. До самой избы? И что дальше — в дверь? На такое мы бы едва ли решились. Ком застрял в горле; хотелось сломя голову броситься обратно, в лес, но поскольку приятель шел рядом, смалодушничать никак было нельзя. Пяртель наверняка думал о том же, потому что время от времени я слышал, как он всхлипывает. Тем не менее, словно завороженные, мы шаг за шагом двигались дальше.