Джорджину, которая читала газеты, эти слухи оскорбляли и причиняли ей страдания. Джеймс Дальтон, часто к ней заходивший, как мог, пытался утешить ее. Он был искренен и сердечен, ибо не только хотел успокоить женщину, которую любил, но и в какой-то степени выразить уважение, которое он всегда испытывал к неземному гению — ближайшему товарищу его юности. Он говорил Джорджине, что настоящее величие никогда не свободно от стрел зависти, и приводил длинный печальный перечень блестящих умов, раздавленных пятою черни. Нападки, говорил он, служат только подтверждением гения. «Но они причиняют боль, — возражала она, — и тем больше, что я знаю, как Эл страдает от них, несмотря на все свое деланное равнодушие».
Дальтон поцеловал ей руку в манере, тогда еще не утраченной людьми хорошего происхождения.
— А для меня в тысячу раз больнее знать, что это причиняет боль тебе. Но ничего, Джорджина, мы выдержим и вместе пройдем через это.
Так случилось, что Джорджина все более и более полагалась на силу твердого по характеру губернатора, который в молодости был ее поклонником, и все больше поверяла ему свои опасения. Нападки прессы и эпидемия — это еще далеко не все. Были некоторые сложности с хозяйством. Сурама, одинаково жестокий к людям и животным, вызывал у нее невыразимое отвращение, и она не могла не чувствовать, что он представлял для Альфреда какое-то не поддающееся определению зло. Ей не нравились и тибетцы и казалось очень странным, что Сурама мог говорить с ними. Альфред не захотел сказать ей, кем или чем на самом деле является Сурама, но однажды очень неохотно объяснил, что он гораздо старше, чем обычно считается возможным, и что он овладел такими тайнами и прошел через такие испытания, которые сделали его феноменом величайшей ценности для любого ученого, исследующего скрытые загадки природы.
Взволнованный ее беспокойством Дальтон стал еще более частым гостем в доме Кларендонов, хотя и замечал, что его присутствие глубоко возмущало Сураму. Костлявый слуга странно посматривал на него своими пустыми глазницами и, встречая его или закрывая за ним дверь, часто хихикал так зловеще, что у Дальтона мурашки бегали по спине. Между тем, доктор Кларендон, казалось, забыл обо всем, что не касалось его работы в Сан-Квентине, куда он каждый день отправлялся на своей моторной лодке в сопровождении одного Сурамы, который правил рулем пока доктор читал или просматривал свои записи. Дальтон приветствовал эти регулярные отлучки, поскольку они позволяли ему вновь добиваться руки Джорджины. Когда он засиживался и встречался с Альфредом, тот неизменно дружелюбно приветствовал его, несмотря на привычную сдержанность. Со временем помолвка Джеймса и Джорджины стала делом решенным, и они ждали лишь подходящего случая, чтобы поговорить с Альфредом.
Губернатор, благородный и твердый человек, не жалел сил, чтобы повернуть настроение прессы в сторону своего давнего друга. Вскоре уже и пресса, и чиновники ощутили его нажим. Ему даже удалось заинтересовать ученых с востока, которые приехали в Калифорнию, чтобы изучать лихорадку и исследовать анти-бациллу, которую вывел и усовершенствовал Кларендон. Эти медики и биологи, однако, не получили желаемых сведений, и многие из них уехали весьма рассерженными. Они напечатали враждебные Кларендону статьи, обвиняя его в популизме и нечестной игре, намекая на то, что он скрывает свои методы из недостойного для профессионала стремления извлечь из них выгоду.
К счастью, другие были более благожелательны в оценках и с энтузиазмом писали о Кларендоне и его работе. Они видели пациентов и смогли оценить, как великолепно он держал в узде ужасную болезнь. Его скрытность в отношении антитоксина они сочли совершенно оправданной, поскольку слишком раннее распространение несовершенного препарата могло бы нанести больше вреда, чем пользы. Сам Кларендон произвел на них сильное впечатление, и они, не колеблясь, сравнивали его с Дженнером, Листером, Кохом, Пастером, Мечниковым и другими великими людьми, чья жизнь была непрерывным служением медицине и человечеству. Дальтон аккуратно собирал для Альфреда все статьи, где о нем говорилось хорошо, и лично приносил их как предлог, чтобы увидеться с Джорджиной. Они, однако, не производили на ученого впечатления, вызывая лишь презрительную улыбку, и он, как правило, бросал их для ознакомления Сураме, чей глубокий раздражающий смех во время чтения доставлял доктору огромное удовольствие.
Однажды в начале февраля, в понедельник вечером, Дальтон пришел с твердым намерением просить у Кларендона руки его сестры. Дверь ему открыла сама Джорджина, и когда они направились к дому, он остановился приласкать огромную собаку, которая подбежала к нему и дружелюбно прыгнула на грудь. Это был Дик, любимый сенбернар Джорджины, и Дальтон вновь порадовался, что его любит существо, которое так много значит для нее.