— Снимать форму мне еще рано. Может, повоевать доведется.
— Не навоевался, что ли? Мало пролил кровушки?
Иван с нескрываемой подозрительностью посмотрел на отца, стараясь угадать, куда он клонит и что ему следует сказать в этой сложной, напряженной обстановке. Епифан Парамонович понял этот взгляд, повернулся к дочери:
— А ты чего здесь уши навострила? Марш отседа! Чего тебе слушать наши мужицкие разговоры?
Когда Ляля вышла, отец сел в кресло, потрогал золотую цепочку.
— Пришла пора, сынок, поговорить с тобой по душам, как отец с сыном. Не знаю только, с чего начать и как все обсказать. Жисть — она трудная штука. Ты вот вчерась заговорил о прощении грехов и зовешь вроде бы меня в Ольховку? А зачем же нам с тобой туда ехать? Хвосты коровам крутить? Навоз чистить да за плугом по полю маяться? Зачем нам такая скушная жизня, если у нас с тобой капиталы имеются?
— И что же ты предлагаешь? — насторожился Иван, щуря глаза.
— Что предлагаю? — переспросил отец, рассматривая сына. — У меня планты простые — хочу, чтобы ты прожил свою жизню человеком, а не какой-нибудь шантрапой.
— Хорошие планы.
— То-то же! Вот я и хочу, чтобы ты в моем доме не гостем был, а хозяином.
— Что-то я не понимаю тебя.
— А что тут понимать? Вот кончится война, уберутся отседа эти проклятые японцы — начнем мы с тобой здесь торговать да барыши наживать!
Иван широко открыл вспыхнувшие ненавистью глаза, хотел крикнуть: «Вон отсюда, подлец!» Но, вспомнив о предупреждении сестры, сдержался: свиреп отец в гневе, а в городе японцы. Не навлечь бы на ребят беды! Подавив в себе клокотавшее негодование, он сказал спокойным и даже веселым тоном:
— Неплохое дельце ты мне придумал — к-керосинчиком да крестиками торговать. Не пыльная работа!
Епифан Парамонович с недоумением поглядел на сына, стараясь понять, рад он или не рад его предложению. И, заключив, что он смеется над ним, ехидно проговорил:
— Ишь ты, умник! Гарцует перед отцом, как генерал Скобелев на коне. Только ни одной звездочки не заслужил. Лычки на плечах носит. Аника-воин! А нос дерет, как сам генерал!
— Вон ты про что. Только лычками ты меня не кори: они тоже имеют цену. А в генералы я не вышел по твоей милости. Грамотешка слабовата. Поучиться не довелось как следует: безотцовщина, сын бегляка.
— Так чего ж ты нос дерешь? Партейный небось?
— К сожалению, и тут не достиг. И опять же из-за тебя. Куда же в партию соваться, если хвост тобой замаран?
— Да, не дюже щедро одарила тебя советская власть. Даже кустюм, говоришь, не смог справить…
Многое хотелось Ивану бросить в глаза своему беглому отцу, но он сумел сдержать себя: негоже в такой момент сводить счеты. Мудрость испытывается в гневе. Вместо всех желчных слов, которые давно в нем копились и готовы были теперь сорваться с языка, он сказал:
— Рано, батя, ты затеял этот разговор. За окном лютует смерть, а ты мне суешь ключи от своей керосиновой лавки. Ребята наши в опасности — спасать их надо!
— Опять он про своих ребят талдычит!
Старик вскочил с кресла, нервно заходил по комнате.
— Я же их командир, отвечаю за них. Ты вот вместо ключа от керосинки дай мне ключи от божьего храма да одолжи свою ольховскую рубаху. Тошно мне лежать здесь в духоте.
Епифан Парамонович почувствовал, что планы его рушатся. Уйдет от него Иван к своим бойцам, дождется своего полка — и был таков, ищи ветра в поле! Тогда зачем же он спасал его? Зачем рисковал жизнью? Нет, этого допускать нельзя.
— Не дам ключи! Не дам, хоть убей! — твердо ответил он, будто рубанул топором.
— Нет, отдашь! — угрожающе прошипел Иван, неуверенно поднимаясь с дивана.
— Отцу грозить?! — затопал ногами старик.
На шум вбежала Евлалия, кинулась к брату:
— Ну зачем ты так? Тебе же нельзя волноваться.
Епифан Парамонович выскочил из комнаты, закрыл на ключ двери, и, нещадно чертыхаясь, выбежал из дома.
— Отца родного не щадит, безбожник! Душно ему в родительском доме! На волю потянуло! Захотела слободы нога — затопала без сапога!
Исторгая страшные проклятия, старик под проливным дождем проковылял к амбарам, от них повернул к керосиновой лавке и с лютой ненавистью поглядел на торчавшую в сумерках церквушку, где прятались разведчики. Теперь он твердо уверовал: это они разлучают его с сыном, рушат все его планы, губят взлелеянную мечту. Они его лютые враги, — значит, их надо искоренить. В одиночестве Иван не будет задирать нос. И не будет выжидать свой полк: поймет — путь к своим отрезан. Кому нужен командир, потерявший войско?