Она прищурила потешающиеся глаза, а на ее щеках появился легкий румянец.
— …И, в-третьих, — невозмутимо продолжил я, и в мой голос попала щепотка мрака. — Внутри я ужасное существо, особенно когда не высыпаюсь. А это каждый день, черт возьми! Так что, пожалуйста, пташка моя, — мой тон был спокойным, но с оттенком усталости. — С уважением ко мне, удались из моего пространства. И не забудь свои вуду-штучки!
Не дожидаясь ответа, я поднялся со своего места и стал пробираться к лестнице, ведущей в частные квартиры на втором и третьих этажах.
Голос Эльвиры последовал за мной, наполненный одновременно разочарованием и дружеской заботой:
— …Ты знаешь, что иногда я больше всего во тьме ненавижу твой поганый язык, Тамасви?
— …Да, — прошептал я, голос был едва слышен. — Меня многие ненавидят, пташка. Но, обожают только лучшие. Так что, тебе стоит пересмотреть свои искренние чувства ко мне!
Я не удержался и злорадно ухмыльнулся, в моих острых чертах проступила смесь прежней надменности.
Бросив последний оценивающий взгляд на бар, я поднялся в свое убежище на третьем этаже — просторную квартиру под самым чердаком.
Дождливой ночью я шел по тускло освещенным переулкам города, где тени, казалось, танцевали и шептали секреты. Вонь трущоб грозила перебить все мои чувства обоняния, но я продолжал двигаться вперед, прикрывая лицо краем пальто от гнилостного воздуха. Грязь прилипала к каждой поверхности улочек, напоминая о том, до каких глубин может опуститься отдельный класс общества, когда о нем забывают.
Я шел по этим переулкам не ради какого-то извращенного удовольствия, испытывая свою толерантность к отвращению, а по более личной причине.
Где-то в этих темных закоулках лежал путь к городскому кладбищу, месту, где покоились останки одного дорогого мне когда-то человека — отца.
Пробираясь по лабиринту переулков, я почувствовал внезапную тягу, как будто невидимая рука дернула меня за штанину. Я глянул вниз и увидел обветренную, грязную руку, схватившую носок моего ботинка.
Из тени вылез нищий в рваных лохмотьях, едва прикрывавших его истощенную фигуру. Его водянистые, залитые пеленой глаза вторили о безысходности, отражая измученную душу, находящуюся на грани безумия.
— Пожалуйста…, - прохрипел он, его голос едва дошёл до моих ушей. — Я прошу вас, господин!
Я отдернул ногу с отвращением.
— Чего ты хочешь? — рявкнул я, выдавая своим тоном раздражение от такого дерзкого обращения ко мне.
Нищий, отброшенный моим ударом к стенке, сразу пополз обратно ко мне, глаза его теперь блестели маниакальным отблеском.
И тут он заметил на моем большом пальце сверкающее серебряное кольцо с замысловатым узором, напоминающим песочные часы и косу для жатвы. В его ошарашенном взгляде появилось узнавание.
— Ты… Вы Гр… Мрачный… Жнец, господин? — приступ кашля прерывал его слабые попытки сформулировать мысль.
— Да, — лишенный эмоций ответ.
Осознание его инвалидности удивило меня — это был человек без ног.
Во мне зародилась странная для меня жалость, которая, однако, быстро сменилась презрением. Он напоминал мне червяка, беспомощного и ничтожного на фоне великой схемы бытия.
— Пожалуйста, добрый господин! Я умоляю вас! — взмолился он, и его ослабевшее тело снова рухнуло к моим ногам. — Заключите со мной контракт! Помогите мне сменить эту проклятую мерность, почтенный господин!
Я наклонился чуть ближе, изучая отчаяние, написанное на его бледном лице.
— …Заключить с тобой контракт? — размышлял я вслух, в моем тоне звучали отголоски жестокого веселья. — Да, наверное, можно… Но разве ты не ведаешь, дорогой мой, что даже смерть надо заслужить?
В глазах нищего промелькнула растерянность, заслоненная непреодолимым желанием вырваться из своего жалкого существования.
— …За… заслужить? Но… Как я могу заслужить смерть?
Жестокая ухмылка заиграла в уголках моих губ.
— Смерть — смена мерности. Жизнь испытывает нас на прочность, лепит из нас тех, кем мы должны стать. Проходя через испытания этой мерности, люди определяют свою последующую роль во плоти. — я прищурил глаза, изучая удивление червяка. — Переход не может быть дарован по прихоти. Смерть должна быть заслужена прожитой жизнью. И, теперь скажи мне. Не думаешь ли ты, что там, куда я отправлю твою душу, тебе будет гораздо-гораздо хуже?.. Ведь, для уже опустившихся в самый низ, дно, может оказаться бездонным и преследующим их вечную душу, в любой из новых мерностей.