ОНИ УМИРАЛИ В МОЛЧАНИИ
Танцюра оказался низеньким благообразным старичком, смиренно дождавшимся разрешения сесть, так же смиренно попросившим сигарету. Впервые в своей жизни Алексей оказался лицом к лицу с преступником, да еще такого масштаба. Судили Танцюру вскоре после отмены смертной казни, дали ему двадцать пять, так что в этом плане бывшему полицейскому, можно сказать, повезло — уцелел, выжил и теперь судорожно, напрягая оставшиеся силенки, цепляется за жизнь, потому что не так давно всплыли новые факты из его прошлого и снова он оказался на скамье подсудимых, проклиная себя за то, что тогда не выложил сразу все.
Алексей очень тщательно готовился к встрече, заранее разработал вопросы, даже попытался определить, в каком тоне вести допрос.
И вот вошел Танцюра, от двери низко поклонился, упрятав в сеточку морщин маленькие глазки: «Доброго вам здоровья, гражданин начальник». В большой пустой комнате, в которой только и были стол, стул, табурет, голос его прозвучал приглушенно, отозвался слабым эхом в углах.
— Идите, — разрешил Алексей конвоиру.
Танцюра сел, сложил руки на коленях, с готовностью быть полезным уставился на Алексея.
— Молоденький какой, — проговорил он, — а мой сын постарше.
Танцюра бежал вместе с оккупантами, уже на территории Германии обокрал убитого нашего солдата, присвоил его документы, форму, личные вещи. Воспользовался суматохой и лихорадочной спешкой непрерывного наступления, полевым военкоматом был направлен в одну из частей. И через какое-то время Танцюра уже считался боевым фронтовиком, который в огонь не лезет, но и от огня не бегает. К медалям, украденным у убитого, прибавились новые. В одном из боев его ранило и, почти в беспамятстве, он выбросил все документы, оставив только «знак смерти» — капсулу с фамилией, именем, отчеством, придуманным адресом несуществующих родных. В госпитале ему выдали новые документы, и он впервые облегченно вздохнул — теперь-то он окончательно расстался со своим прошлым. О нем он старался не вспоминать, чтобы ненароком не выдать себя. И кошмары его не мучили, не терзали, лишь время от времени видел он в полузабытьи одно и то же: вот стоит в немецком мундире без погон, на рукаве повязка, в руках карабин. Крепко стоит на земле, день хороший, и облава на партизан прошла удачно — слава богу, не встретили партизан, только пристрелили какую-то бабу с ее крикливым щенком. Пронесло на этот раз. И оказана ему великая честь: фотографирует его немецкий фотограф для какой-то газеты. Ради такого случая сожительница вычистила мундир, он надраил пуговицы и бляху на ремне. Немец ставит его так, чтобы фоном служила сгоревшая хата и читалась табличка: «Здесь жила семья партизана». Знает Танцюра, никакая партизанская семья там не жила, а дом этот принадлежал сельскому врачу Клямкину, еврею. Всю семью Клямкиных увезли в гетто, а соседка Ганка из бывших комсомолок, в суматохе увела к себе маленькую дочку врача. Танцюра видел это, но промолчал на всякий случай. И вот пригодилось. Немец-фотограф поворачивает его и так и этак, но недоволен, ворчит, снимок не лепится, не хватает остроты. Тогда Танцюра жестом просит повременить, шагает в соседнюю хату, выволакивает девочку с куклой — как он и предполагал, прятали за печкой. И ведет ее туда, где ждет фотограф: к сгоревшему дому и колодцу перед ним.
— Еврейка, — тычет он толстым пальцем в девочку с куклой, и фотограф возбужденно забегал вокруг девочки, — юден мэдхен, — продолжает Танцюра, — сейчас мы ее…
Он усаживает девочку под срубом колодца, на приступку, на которую ставят ведра, отходит метра на три, прикидывает, удобно ли стрелять.
— Не убивайте меня, дядя, — еле слышно пищит девочка.
— Что ж ты делаешь, ирод? — отчаянно кричит прибежавшая Ганка. Танцюра отмахивается, он занят, не до нее. Вот вечером заглянет, скажет: «Раздевайся, а то за укрывательство…»
Фотограф суетится, сонная одурь, навеянная летним днем и этим идиотом в полицейском мундире, слетела. Танцюра поднимает винтовку, девочка закрывает глаза ручками, кукла падает, она ее хочет поднять, но боится отнять руки, потому что увидит ствол винтовки.
— Не так, — кричит фотограф. Оказывается, солнце должно светить с другой стороны, иначе снимок не получится. Танцюра пересаживает девочку и снова поднимает винтовку-Алексей видел этот снимок в материалах судебного процесса. Там же был и второй — девочка лежит возле колодца в крови, рядом с нею кукла, у которой на фарфоровом лобике тоже аккуратная дырочка.