— От родника мы были не более чем в полутора километрах, — тихо проговорил Милан и, чуть приподнявшись, коснулся головой стены. Отпив глоток палинки, он посмотрел на стакан. — Вы сейчас, возможно, думаете, что меня беспокоила только собственная судьба. — В голосе его послышалась горечь. — Все было совсем не так. Когда мы вышли на шоссе, я приказал им возвращаться обратно. Но они не послушались. Фока́ заявил: они, мол, сами знают, что им положено делать, и потому проводят меня до самого родника.
— Так им было приказано, — пояснил Пустаи. — Так уж они договорились с Киргизом.
Милан сразу же вспомнил о высоком скуластом мужчине, прозванном Киргизом. Милан тогда догадался, что с ним разговаривает один из руководителей партии, но место, которое указал Киргиз, не показалось ему особенно надежным.
— Не хочу тебя обижать, Милан, — сказал Пустаи, — но если бы ты послушался меня, то ничего этого не произошло бы. Нелегальная работа имеет свои законы, которые необходимо строго соблюдать.
— Я это понял, так что можете не читать мне мораль. Вся беда заключается в том, что это фашистское государство. И население не поддерживает подпольщиков. — Милан был зол на Пустаи. «Чего он тут выпендривается? — горячился он. — Его это не касается. Я же с восемнадцати лет рискую жизнью, а эти хорошо откормленные господские сынки не имеют ни малейшего представления об обязанностях связного». На душе стало горько. Он невольно вспомнил о своем первом провале. — Вас когда-нибудь пытали? — недружелюбно спросил он инженера.
— Пока нет.
— Вы знаете, что такое гестапо?
— Слышал о нем.
— А я не одну неделю там гостил. После побега я несколько раз возвращался в Германию, побывал в Испании, так что не удивляйтесь, почему я такой нервный. — Милан заскрипел зубами: — С восемнадцати лет я не видел родной матери, а ведь я у нее единственный сын. Вы же каждый день видите свою жену. Одно время я жил в одном городе со своей невестой, но встретиться с ней без особого на то разрешения не имел права. Так чего же вы от меня хотите?
— Я не собираюсь вас обижать, не волнуйтесь. — Пустаи стало жаль Милана, но он чувствовал: чтобы направить юношу на верный путь, именно сейчас нужно говорить строго. — Я полагаю, что нам не следует рассматривать свои дела через увеличительное стекло. Это было бы глупо. Вы делаете то, что вам положено делать и что вам доверили, я же выполняю свои обязанности. Я вас прекрасно понимаю: вы устали, нервы у вас пошаливают, но все же других обижать не следует. А есть у вас еще эта паршивая палинка, старина? — спросил Пустаи у Тракселя.
— Еще немного имеется, — ответил тот, снова наполняя стаканы, и недовольно проворчал: — Только должен заметить, что она вовсе не паршивая.
— До чего же вы обидчивы! Беру свои слова обратно. — Немного помолчав, Пустаи добавил: — Хотелось бы познакомиться с вашими соображениями, господин обидчивый.
— Мне нужно попасть на базу, которая расположена на севере в долине Майор. Товарищам необходимо передать по рации, что я жив. О времени перехода у нас есть договоренность.
— Когда и каким образом вы намерены попасть в долину Майор?
— Сначала мне нужно выздороветь, а уж потом что-нибудь придумаем.
Пустаи подумал о жене и ребенке, которые наверняка ужасно волнуются. И он решил утром обязательно съездить в Леаньфалу и успокоить их. Сейчас ему еще больше стало жаль Милана, который десять лет не видел родной матери и никак не может освободиться от мыслей о ней.
— И ваши родные не знают, живы ли вы? — Этот вопрос прозвучал для Милана неожиданно.
— Знать-то знают. Время от времени они получают открытки из Швеции. Я их пишу, а Анна, моя невеста, относит на почту.
— Когда вы встречались с ней в последний раз?
— Два года назад. Я и ей подобным же образом пишу через шведское посольство.
— Довольно опасная игра. Даже не знаю, как вам разрешили такое. Я бы лично запретил.
— А почему?
— Потому что это раскрывает место вашего нахождения, достаточно только проверить почту Анны.
— Но и я не круглый идиот. — Милан улыбнулся: — Вы меня явно недооцениваете. Я ведь очень люблю жизнь. Вы даже представить себе не можете, как сильно я люблю жизнь, особенно теперь. Сколько нацистам осталось еще существовать на свете? Не более полугода.
— Пожалуй, побольше, — заметил Пустаи и посмотрел на старика: — Дядюшка Траксель, я вас объявил больным, так что вы оставайтесь дома. Докторша вас полечит. Если спросят, откуда вы знаете врача Андреа Бернат, скажете, что я вам ее порекомендовал.