— Тебе чего-нибудь нужно? — спросил Милана Траксель, поворочав дрова в печи. — А то я прилягу. Черт знает почему, но от безделья я больше устаю, чем от самой тяжелой работы.
— Конечно, поспите, дядюшка Траксель, — согласился Милан. — Ничего другого нам не остается.
Правы оказались те, кто заявлял, что хортисты предали Венгрию, отказавшись 19 марта организовать сопротивление гитлеровским войскам.
— Как мне кажется, — произнес генерал Хайду, — регент не мог поступить иначе. Это его единственный верный шаг.
Однако Геза Бернат думал иначе и открыто заявил:
— Ты ошибаешься, Аттила. Это была серьезная тактическая ошибка, и нам еще придется дорого расплачиваться за нее.
Хайду подошел к аквариуму и принялся наблюдать за плавающими в нем декоративными рыбками. Однако он хорошо слышал резкие слова Берната. Эльфи дома не было, и они могли спокойно разговаривать, не опасаясь, что им будут мешать. Генерал же стоял и раздумывал: можно ли рассказать своему другу что-нибудь из того, что он знал? Видимое спокойствие генерала злило журналиста. Хайду заметил это и, чтобы как-то разрядить обстановку, подошел к Бернату и улыбнулся.
— Не сердись, Геза, — сказал он и положил руку на плечо друга. — Обстановка намного сложнее, чем ты думаешь. Я признаю, что Каллаи и его сторонники сделали свое дело очень неуклюже, но раз уж события сложились так, а не иначе, то с ними необходимо считаться.
Бернат выковырял из трубки пепел и, достав кисет, снова набил ее табаком. Стройная фигура генерала возвышалась над сидевшим в кресле Бернатом, и когда он поднял голову, чтобы взглянуть, на Хайду, то заметил, как сильно постарел бравый генерал за несколько последних недель.
— А чего же хотел Каллаи? — спросил Бернат.
Хайду раскурил сигару, бросил полусгоревшую спичку в пепельницу. «Как странно! — подумал он. — Мы осторожно выпытываем друг у друга о закулисных маневрах Каллаи, хотя Геза, возможно, лучше меня знает о них. И все-таки выспрашивает у меня, чего добивался этот политический демагог и позер».
Генерал сел в кресло напротив Берната. На какое-то мгновение он почувствовал угрызения совести. Как они охладели друг к другу! И возможно, не без причины.
— Геза, когда-то мы были добрыми друзьями.
Бернат неохотно отозвался:
— Мы говорили о политике Каллаи.
— О нем мы поговорим тогда, когда выясним то, что следует выяснить.
— Ты на этом настаиваешь?
— Разумеется.
— И будешь откровенен?
— Попытаюсь. Тебе пора бы знать, что я никогда не любил лжи. Я последовательно отстаиваю собственные принципы и, если господь мне поможет, буду отстаивать их до самой смерти.
Бернат понимающе кивнул, наклонился вперед, поставив локти на колени:
— Мне начать?
— Начинай.
— Хорошо. Ты не поверишь, но у меня все в порядке. Это тебе показалось. И скажу почему. Меня расстроили отношения Андреа и Чабы. Ты никогда не заговаривал об этом, и я тебя понимаю. Да и что ты мог мне сказать?! Чтобы я поговорил с дочерью и запретил ей любить твоего сына? Признаюсь, положение довольно-таки деликатное. Ты принял мою дружбу и не можешь сказать, что моя дочь недостойна твоего сына. Знаешь, Аттила, мы знакомы с тобой почти пятьдесят лет. Я уважаю твои принципы, хотя и не согласен с некоторыми из них. Для тебя семейные традиции так же святы, как вера в бога для верующего. И я люблю тебя и уважаю вместе с присущими тебе странностями. — Он откинулся на спинку кресла, забросил нога на ногу и продолжал: — Когда мне стало известно об их отношениях и о том, что Чаба рассказал тебе о связи с Андреа, я почувствовал себя очень скверно. Я понимал, что это отразится на нашей дружбе. И не ошибся. «Он, видимо, думает, — мысленно сказал я, — что мы решили завладеть его сыном». Поверь, что я сразу предупредил Андреа, чтобы она не рассчитывала, будто Чаба женится на ней. Время подтвердило мою правоту. А Андреа приняла мои слова к сведению и смирилась с тем странным положением, в котором она оказалась, отвергнув предложение Чабы. Если бы я не знал Чабу, то считал бы положение Андреа унизительным. Но они любят друг друга и, как взрослые, вполне самостоятельные люди, имеют право на счастье. И все же мне хотелось бы кое о чем спросить тебя. Уверен, что ты откровенно ответишь мне.