— А что с Миланом, господин профессор?
Луч солнца, пробившись сквозь щель в полуопущенных жалюзи, падал на правую половину головы профессора, который чувствовал себя так, будто его освещают сразу несколько мощных прожекторов. Чтобы уйти от от этого луча, он весь подался вперед.
— Я, дорогой Чаба, не знаю, что с ним сейчас. Мы здесь говорим о том, какую роль в жизни человека играют идеи, которые по силе воздействия можно было бы сравнивать с религиозной верой. А если говорить более конкретно, то мы говорим о роли идей в судьбе отдельно взятой личности...
— А я думал, что вы о нем что-нибудь знаете, — перебил Эккера Чаба.
Наконец-то выскользнув из солнечного луча, Эккер несколько успокоился и закурил сигарету.
— Многие утверждают, — сказал Эккер, — что после побега он несколько раз бывал в Венгрии.
Хорст Шульмайер внимательно разглядывал свои хорошо ухоженные ногти.
— И не только бывал, — сказал он, — но и принимал участие в деятельности организации, известной под названием «Белая роза». Вот Радович-то и является хорошим примером того, о чем мы только что говорили: то, во что он верит, дает ему силы идти на огромный риск...
— Он просто авантюрист, возмутитель спокойствия, — перебил Хорста генерал, который до этого молча курил сигару.
Эккер скромно запротестовал:
— Прошу прощения, господин генерал-лейтенант, но я не соглашусь с вами. — Он поднес к губам сигарету и затянулся. — Он ни в коем случае не авантюрист. Любой авантюрист продается, поскольку у него нет никаких убеждений, лишь одни страсти, которые толкают его на новые приключения или же авантюры. Радовичу это несвойственно. Он коммунист, воодушевленный идеями марксизма, и борется отнюдь не ради выгоды, притом борется против нас с вами, действуя на руку русским. Я смею утверждать, что наш друг Радович, как мне кажется, вот уже восемь лет подряд ведет борьбу не на жизнь, а на смерть...
— Вы, дорогой Эккер, — заговорил полковник Гуттен, — как я вижу, очень осведомлены о жизни этого негодяя.
— А почему он негодяй? — вызывающе спросил Чаба. — Если бы в нашей стране было побольше таких негодяев!
— Как это надо понимать? — спросил генерал, посмотрев на сына.
Однако Чаба не удостоил генерала ответом и продолжал говорить, обращаясь к Гуттену:
— Вы всех, дядюшка Вальтер, кто не согласен с вами, объявляете негодяями. Тогда и я тоже негодяй. Да и вообще все на белом свете, кроме немцев, негодяи. А наша больница битком набита ранеными и медленно умирающими, человеческими обрубками без рук, без ног, при одном виде которых больно саднит сердце и в кулаки сжимаются руки. А наша, врачей, задача заключается в том, чтобы вылечить этих несчастных, однако вовсе не для того, чтобы они спокойно жили, а для того, чтобы не иссякало пушечное мясо, предназначенное для совершения дальнейших убийств. Тот же, кто поднимет свой голос против организованного заранее массового убийства, немедленно будет объявлен негодяем. Мне стыдно, что я являюсь человеком.
— Ну, это уж чересчур! — решительно заявил генерал. — Я не потерплю таких программных выступлений.
Общая атмосфера стала напряженной. Эккер понял, что достиг той цели, ради которой пришел сюда, — теперь в семье Хайду все знают, что он прибыл в Венгрию для культурного обмена. Попросив извинения, он пожелал уйти. Однако, прежде чем он удалился, Чаба договорился с Эрикой о том, что они обязательно встретятся и, если ничего не случится, в следующее воскресенье все вместе съездят куда-нибудь за город.
Геза Бернат вернулся из поездки в Будапешт неожиданно и Андреа дома не застал. Он не мог упрекнуть дочь в том, что она не ждала его: в квартире царила чистота и порядок. Бернат стоял посреди холла возле своего чемодана, чувствуя себя на редкость одиноким. Подойдя к окну, он поднял жалюзи. В лицо пахнуло теплом. Он посмотрел на пустующий соседний участок, на котором босоногие мальчишки с громкими криками гоняли мяч.
Бернат набил трубку и, раскурив ее, неохотно принялся доставать из чемодана вещи. Ему до чертиков надоела цыганская жизнь, которую он вел уже долгие годы. Он вынес чемодан в соседнюю комнату и позвонил на квартиру генерала Хайду, предполагая, что Андреа у Чабы. Трубку взяла Пири, горничная генерала, и сказала, что хозяин с домочадцами на несколько дней уехал в Балатонвилагош, но без молодого барина, то есть без Чабы.