— Теперь понимаю, — кивнул Эккер, нервно барабаня по столу. — Руководствоваться этикой в вашем положении, дорогой Радович, бессмысленно. Мы из вас так и так жертву не сделаем. Никто даже не знает о том, что мы вас схватили. Ни одна душа не будет знать о вашей смерти, следовательно, ваша гибель будет бессмысленной.
— Если же я стану предателем, то бессмысленной окажется вся моя жизнь. — Милан уже устал, да и раны начали болеть. — Господин профессор, вы правы. Я умру, вернее, погибну без имени. Сожженные в крематориях сотни тысяч людей превратились в пепел, который смешался с дымом, вылетел из труб и был развеян ветром. Гниющие останки в братских могилах тоже безвестны, имена погибших не числятся в списках жертв. — Он посмотрел Эккеру прямо в глаза, голос его зазвучал тверже. — И все-таки... Скоро настанет время, когда вам придется отвечать за все это. Люди переживут войну, и они обо всем вас спросят... Спросят и об именах, и о фамилиях жертв, а вам волей-неволей придется ответить. Это все, что я мог вам сказать.
Профессор Эккер встал. Выражение лица его было спокойным, по нему нельзя было заметить, что он раздосадован неудачей. Эккер сделал знак Веберу, неподвижно стоявшему за его спиной.
— Радович, — начал Эккер, посмотрев на лежавшие на столе часы, — сейчас полночь. Я даю вам на раздумье восемь часов. Не спешите с ответом, подумайте хорошенько. Стоит подумать. Поверьте мне.
Вскоре после неудавшегося покушения на Гитлера Геза Бернат узнал, что гестапо жестоко расправилось с теми офицерами, имена которых фигурировали в списках неблагонадежных лиц. Когда он узнал число арестованных, то ужаснулся. В первый момент он подумал о том, что ему вместе с Андреа нужно немедленно уйти в подполье или, по крайней мере, попросить политического убежища в посольстве одной из нейтральных стран. Зная, что за ним установлена слежка, он никак не мог понять, почему его не арестовали. Видимо, только потому, что он пока ничем не скомпрометировал себя и полиция не располагает данными, которые давали бы им право на это. Когда Бернат узнал об аресте Гуттена, он уже не особенно испугался. Ему было от души жаль полковника, в то же время он надеялся, что Гуттен не подведет их.
В полдень над городом зависла огромная дымная туча, которая окутала целый район города — это загорелись от попадания бомбы склады топлива на Шарокшарском проспекте, которые никак не удавалось потушить. Южный ветер гнал на север копоть и дым от сгоревшего топлива.
От внимательного взгляда Берната не ускользнуло, что Эльфи спокойно встретила обрушившийся на их семью удар, как и сам генерал. Однако скоро выяснилось, что он заблуждался, так как она переживала гораздо сильнее, только умела искусно скрывать свои чувства. Атмосфера была напряженной, и Бернат пожалел, что заехал к Хайду, но все же не спешил уходить, так как заметил, что хозяйка дома от души обрадовалась его приходу. Журналист занялся набиванием неизменной трубки, а генерал сосредоточенно курил свою сигару, погруженный в собственные мысли.
— Бернат, вы не слыхали ничего нового? — поинтересовалась Эльфи.
— Ничего.
— Я слышал, что нашего Вальтера на специальном самолете увезли в Берлин, — заметил Хайду, встав со своего места. Выпрямившись во весь рост, он подошел к окну и посмотрел на безлюдный бульвар. — Я не понимаю только того, как он мог позволить арестовать себя. Неужели он не знал, что ни в коем случае не может надеяться на помилование у этого жестокого режима?
— Я тебя тоже не понимаю, Аттила, — сказала Эльфи. — Ты с ночи только и делаешь, что твердишь: «Почему Вальтер не застрелился?» А почему он, собственно, должен был это сделать? Я знаю, что он не любит Гитлера, однако я ни за что не поверю в то, что он имел хоть какое-нибудь отношение к этому покушению. Я слишком хорошо знаю своего брата. Вальтер не заговорщик, а прямой и честный человек. Он настоящий солдат.
«Бедная Эльфи! — подумал Бернат. — Какая она наивная! И видимо, совсем не знает своего брата».
— Вы это понимаете, Бернат?
— Я понимаю, Эльфи, — сказал Бернат, вынув трубку изо рта. — Думаю, что Аттила совершенно прав. Я, конечно, не знаю, принимал ли Вальтер участие в заговоре, но если принимал, то он делал это по велению своей совести. О том же, следовало ли его организовывать или нет, не стоит спорить. Мне лично ясно одно — в действиях Вальтера нет ни грана анархизма. Верно и то, что от Гитлера он помилования не дождется.
— Я знаю, что Вальтеру суждено умереть. Ночью я уже оплакивала его, но я уверена в том, что самоубийцей он не станет. Отец воспитал его так, что смерть следует встречать с высоко поднятой головой. В нашей семье не принято кончать жизнь самоубийством. Нашу жизнь может забрать только тот, кто ее дал...