Выбрать главу

— Гля как мурчит, французик, не иначе, — Боря определил своим воровским чутьем, что это тот единственный шанс, который дала ему на сегодня судьба, чтобы пополнить содержимое карманов и затем иметь возможность зарисоваться на Молдаванке. Ну не мог же он признать, что в то время, когда все люди стали на работу, он безбожно пил где-то на задворках Карантинной балки и профукал весь свой воровской фарт.

— Предъявите содержимое карманов. И давайте без шума и пыли, — выдвинул ультиматум Боря, сделав шаг навстречу жертвы.

Француз аккуратно, двумя пальцами достал бумажник и протянул его грабителям. Та же участь постигла и его часы. В знак того, что он отдал всё, молодой человек развел руками.

— А тут у тебя что? — Иосиф Аглицкий потянулся к тонкому жёлтому портфелю, который иностранец держал в левой руке. Реакция на это движение оказалась моментальной — француз нанес грабителю удар в челюсть, от чего Йося, перецепившись через парапет, улетел с лестницы. Такое нахальное поведение до этого момента смиренной жертвы стало неожиданностью для нападавших и от того они на мгновение опешили. Француз, подобрав с земли шляпу, поспешил продолжить свой путь, но совершил непростительную оплошность. Посчитав, что всё закончилось, он подставил спину. Боря Штык дал волю своим звериным инстинктам и в два прыжка догнал иностранца, ударив его ногой в поясницу. Человек с портфелем сумел сгруппироваться и, покатившись вниз по ступеням, умудрился увлечь за собой Штыка.

У Бориного везения на сегодня явно лимит был исчерпан: фраер в шляпе оказался не простой жертвой, а подготовленным бойцом. Через секунду он ухватил бандита за кадык и тот стал издавать ужасные хриплые звуки. Никто из Борькиных подельников не посмел приблизиться, только Йося под покровом темноты пробирался в тыл врага.

Штык уже перестал хрипеть и, похоже, собрался отдавать Богу душу, но тут Йося с тыла добрался до эпицентра событий.

Непонятно как, но француз его заметил. Теперь, чтобы дать отпор подкреплению, иностранец отпустил кадык Штыка и Боря, получив возможность дышать, собрал последние силы, перекатившись на живот.

Револьвер из внутренней кобуры обладатель портфеля так и не успел достать — Йося ударил его финкой в грудь с силой, совершенно не соответствовавшей его хлипкому виду. Казалось, хруст ребер жертвы был слышен на Портовом спуске.

Француз безжизненно распластался на ступенях, не выпуская из рук портфеля, но Йося таки вырвал его с каким-то диким остервенением. Челюсть напоминала о себе неимоверной болью в щеке. В пылу борьбы юнец не почувствовал, что у него выбит зуб. Теперь, когда жертва была повержена, он выплюнул его вместе с кровью и озадачился содержимым портфеля, за который с такой яростью бился незнакомец.

— Да что ж там такое! Сокровища Британской короны? — юноша дрожащими руками раскрыл оба замка и разочарованно выдохнул. — Чёрт… Зря грех на душу взял… Бумажки какие-то…

— Йося! Ну ты ж не фраер! Ну такой расклад выпал, не копти, — успокоил товарища сквозь кашель оживший Боря Штык. — Что за бумаги? Читай, грамотей!

— Пошли отсюда. Не в библиотеке, — Йося красноречиво глянул на тело иностранца, под которым растекалась лужа чёрной крови.

Одесса. Порт. 6 апреля 1919 г.

— Доложите ситуацию, полковник Фрейденберг.

— Мой генерал, согласно графику, все погрузочные работы выполнены. В течение сегодняшнего дня двадцать два судна ушли с рейда с полной загрузкой. Двенадцать из них взяли курс на Констанцу, десять — на Севастополь. Докладываю: ваш приказ выполнен.

— А что с теми людьми, которые в порту остались? — бригадный генерал Филипп Д’Ансельм, командующий союзными оккупационными войсками на юге России уже мог докладывать премьер-министру Жоржу Клемансо о завершении операции по эвакуации французских и греческих войск из Одессы. Теперь генерал проникся сопутствующими вопросами, решать которые напрямую он был не обязан.

— Мой генерал, все суда вышли на рейд, груженые по ватерлинию. Свободных мест ни на одном борту не оставалось, — доложил начальник штаба, полковник Анри Фрейденберг.

— Значит, несчастным не повезло? — лицо генерала не выражало ни сожаления, ни сочувствия — только по-военному сухая констатация факта.

— Возможно. Но они на родине, — отрапортовал полковник.

— Что с матушкой, Анри?

— Мой генерал, я благодарен Вам за исключение, которое вы сделали для члена моей семьи. Матушка уже на борту.