Однако, увидев сияющую, как у племенного осла, физиономию господина Зафера, ей, без сомнения, становилось приятно.
— Ты не переживай, ходжа шутит, — говорил я ей, однако тоже боялся, чтобы он чего-нибудь не выкинул.
— Ничего страшного, пустяки, — сказал господин Зафер, смеясь.
— Я заставлю его еще раз молить о пощаде, — бубнила Макбуле себе под нос.
— Господин, — обратился ко мне учтивым тоном Пучеглазый, — его цель не Макбуле, а Нериман.
— Да ладно тебе, господин Нури!..
— Может, мне просто покзалось!
Я пригляделся повнимательнее ко всему происходящему. И у меня тоже появилось такое же подозрение. Говоря комплименты Нериман, господин Зафер определенно робел. Даже его лицо, когда он смотрел в ее сторону, сильно отличалось от того, с каким выражением он говорил с нами.
На окраине города бил горячий источник. Возле источника был выстроен отель. Широкие комнаты, сад — одним словом, все превосходно.
— Ах если бы смогли здесь задержаться, — говорили мы.
— Задержитесь! — смеясь, ответил господин Зафер.
— О Аллах, на наше счастье, нам на пути только транжиры попадаются, — сказал ходжа.
— Это и есть театр, — добавил Пучеглазый.
Все выпрыгнули из узкоколейки и побежали к горячему источнику купаться. Это место называлось «Хасанкале».
Через некоторое время из воды появилась Макбуле, а за ней Масуме и Мелек. Дядька-араб прогуливался с добродушным портным. Они о чем-то любезно беседовали.
— Я просто влюбился в вас всех! — пропел господин Зафер. И началась прекрасная ночь в горах.
Хасанкале. Родина Нефи[77]. Один учитель начальных классов сказал нам, что он работает над тем, чтобы поставить памятник. Начальник уезда попросил нашу труппу принять участие и организовать представление.
— Да-да, конечно, с большим удовольствием, — согласились мы.
Однако во время вечернего представления выяснилось, что ходжа ничего не знает из Нефи. В итоге он только рассказал отрывок из рассказа «Труд араба» и спел песню. Потом вышла Ремзие, она с почтением в голосе начала читать наизусть стихотворение Тевфика Фикрета[78] «Нефи».
Этот голос словно шел с небес, постепенно становясь громче и громче. Он был таким ровным, таким чистым! Это стало для меня откровением.
Декламация всегда производила на меня сильное впечатление. Однако до сего дня я не слышал, чтобы так красиво произносили слова, как в эту ночь. Эти слова мне казались отчетливыми и ясными, как звезды.
Когда она произносила это, в ее голосе слышалась такая сила! После этой фразы Ремзие замолчала и посмотрела вдаль. Мне показалось, что она не может вспомнить последней строки. Я с места подсказал ей:
Она молчала. Подумав, что она не поняла, я повторил еще раз. Она, взглянув на меня, произнесла еще раз строку, произнесенную немного раньше:
Этот повтор, испортивший всю рифму, произвел странное впечатление.
Закончив стихотворение, Ремзие вернулась к нам. Она тяжело дышала, словно устала от продолжительного бега. Но, несмотря на это, она улыбалась.
— Вы подумали, что я забыла? — спросила она меня. — Нет.
— Ремзие, ты это для себя читала! — высказал я догадку.
— Для себя и, может, еще для некоторых из нас.
На следующий день из вечного людского любопытства я не смог оторвать глаза от окружающего меня пейзажа. Немного в отдалении от горячего источника я увидел широкую каменную стену. Это сразу мне напомнило «Румяную девушку». Пучеглазый знал эту пьесу еще со времен, когда работал в «Абди». Некоторые строки он даже мурлыкал себе под нос. Я постарался вспомнить хотя бы по частям содержание пьесы. Вот что у меня получилось: «В таких степях бродит, напевая песни, девушка — Румяная девушка».
Пучеглазый тоже вспомнил отрывок и произнес его таким тоном, словно читал статьи закона. И у Макбуле в памяти сохранилось что-то от увиденного ранее. Пока Пучеглазый читал отрывок своим противным голосом, Макбуле, почувствовав потребность поправить его, начала добавлять и исправлять его.