Наконец Фроман решил одеться и выйти на палубу. Он упустил возможность воспользоваться помощью судового хирурга доктора Джеймса Пойнтона, так как последнего тоже свалил ревматизм. На его место заступил более молодой человек доктор Дж. Ф. Мак-Дермотт. Возможно, что Мак-Дермотт поднимется наверх с лекарствами для обоих больных.
Даже при поддержке «жены» (так Фроман называл свою трость) он с большим трудом мог двигаться по каюте. Он устроил себе передышку, тяжело опустившись на обитое дамасской тканью сиденье диванчика под окном, где можно было, по крайней мере, почувствовать свежий запах моря. Стонтон был послан за запасами имбирного пива и каштанов. Мысль Фромана продолжала работать. Нельзя было скрыть того, что 1914 г. был плохим. Но, хотя Фроман сделал театр делом всей своей жизни, деньги для него значили мало. При его необычайном нюхе на писателей и актеров Фроман считал совершенно лишним участвовать лично даже в режиссуре. Он никогда не написал ни строчки для театра и только один раз показался на сцене.
Публика не всегда соглашалась с выбором Фромана. Находившийся на борту «Лузитании» Д. М. Форман относился как раз к числу таких.
Чарли Клейн, который также находился на борту судна, считался более удачливым театральным сочинителем. Он был автором «Льва и мышки» и ряда других метких вещичек. В Лондоне ему предстояло представить более молодого писателя Формана влиятельным театральным умам.
Недавно Фроман обнаружил, что все более задумывается над будущим театра. Не так давно он высказал мнение, что вульгарные «развратные» пьесы и музыкальные ревю могут вытеснить со сцены традиционные салонные комедии и, конечно, кинематограф сделает свое дело.
Фроман мог смело тратить время на размышления. Его синдикат контролировал в Америке, Англии и Франции около 60 театров, игравших за год до 500 пьес. Когда приходило время кончины того или иного театра, он быстро закрывал его, замечая при этом: «Неохота смотреть на это!»
Прошло три, затем четыре часа после полудня, боли временами отпускали его. До окончания рейса Фроману предстояло провести прием, но сегодняшнюю ночь он предпочел провести в постели, прислушиваясь к шуму судовых машин и вдыхая свежий запах моря. Сейчас он механически ломал голову над осенней театральной программой.
Ночью «Лузитания» пересекла воображаемую линию, обозначающую половину пройденного пути.
Среда 5 мая выдалась такой же теплой и ясной, как предыдущий день. Океан оставался спокойным и даже свободным от «барашков».
Мари де Паж уклонилась от общения с Теодейт Поуп, предпочтя ему беседу с Джеймсом Хоутоном из города Трои в штате Нью-Йорк. Последний намеревался помочь ее мужу в бельгийском госпитале в городе Ла-Пенн. Доктор признался ей, что в пятницу вечером перед отплытием написал новое завещание. На это она просто пожала плечами, сказав, что считает себя удачливой оптимисткой.
Наиболее подходящей ассистенткой для доктора в Брюсселе она считала Эдит Кавелл. Это означало, что Эдит предстоит сперва пробраться через расположение немецких войск, несомненно, не без известных трудностей, поскольку миссис Кавелл англичанка. Однако мадам де Паж предпочитала думать, что врачи и медсестры стоят вне политических разногласий и войн. Она напомнила доктору Хоутону, как хорошо сестра-хозяйка Кавелл организовала для доктора де Паж клинику и школу медицинских сестер - первое такое учреждение во всей Бельгии. Немного их было и в остальной Европе.
С подобными же целями направлялся в Европу и доктор Ховальд Фишер из Вашингтона. Он намеревался помочь своему зятю основать госпиталь где-либо во Франции. С ним была его невестка Дороти Коннер - доброволец Красного Креста. Оба знали Мари де Паж и вели разговоры с ней о том, чтобы объединить свои усилия с доктором де Паж в Ла-Пенне.
В эту же среду доктору Фишеру и Дороти Коннер посчастливилось познакомиться с четой Плэмандонов. Оказалось, что мистер Плэмандон знал в Чикаго брата доктора Фишера - Вальтера. Чарльз Плэмандон должным образом отметил встречу в своей черной записной книжке.
Позднее днем Альфред Вандербилт получил радиограмму с уведомлением о том, что в Нью-Йорке неожиданно скончался его ближайший друг и однокашник по Йельскому университету Фредерик Н. Дэвис - нью-йоркский строитель.
Так прошла среда, и почти каждый, независимо от цели своего путешествия, все более нетерпеливо стремился прибыть к месту назначения.