А кстати, нам крупно повезло, что самолет уже отлетел на порядочное расстояние, иначе мы могли бы схлопотать по башке крылом, шасси или того хуже — кем-нибудь из пассажиров, которые, пристегнутые к креслам ремнями безопасности, с криками, как бомбы, неслись с неба на землю. Я перекрестился и мысленно помолился за них — в смысле отпущения грехов. А Педро бровью не повел, так был занят своим горем, и не то что не думал им сочувствовать, даже Бога не захотел поблагодарить за то, что шагает сейчас по земле, а не падает вверх тормашками с неба. Некоторое время мы шли молча, а потом он вежливо осведомился, не прогуляюсь ли я с ним по замку для полной уверенности: вдруг нам вдвоем повезет и мы наткнемся на какие-нибудь следы. Я деликатно намекнул, не лучше ли это сделать после того, как он нас обвенчает, да и невеста моя заждалась с обедом. Но получилось, что я вроде как наступил ему на больную мозоль: он снова замотал головой, замахал руками и, в какой-то момент снявши шляпу, которую однажды я ему уже поднимал, швырнул ее наземь. Потом мы побрели дальше, и я как мог старался его утешить. А вокруг на глаз было видно, насколько сильно пострадал замок за короткое время. Стены зданий пошли трещинами, везде если не стелется дым, так бушует пламя, из развороченных труб хлещет вода, а в главном куполе — дыра на дыре, и почти из каждой как попало торчат если не обломки самолетных крыльев либо хвостового оперения, так части рук или ног. Мы пересекли зал прилетов, который еще совсем недавно кипел жизнью и весельем, а теперь — никакого сравнения: крышу почти снесло, а от росписи на потолке остался только самый кончик седой бороды и указующий перст.
С полчаса мы так прошатались, и я совсем перестал ориентироваться, где нахожусь, но, на счастье, Педро знал местность как свои пять пальцев. Конечно, я тоже иногда узнавал знакомые памятники старины, которые теперь были полуразрушены или вконец разбиты, будто после бомбардировки. А кругом тишина словно в могиле, только Педро драл горло, кричал, нарушая спокойствие, осипшим голосом: «Соня!» Причем после часа такого ора он уже скорее хрипел, чем кричал, так что даже если бы она была поблизости, и то не услышала бы. Тем временем ноги подо мной начали подкашиваться, а кишки играть марш. Я затосковал по обеду и по кухарке, которая, должно быть, на стенку лезла. А Педро хоть бы что — прет себе вперед, как торпеда.
Вдруг ни с того ни с сего я получил шипастым стеблем по морде — ба, давешние розы, и верно: мы продрались через их заросли к тому самому бассейну, где я уже однажды побывал. Только вместо свиньи покачивалось на воде самолетное кресло. А в нем, пристегнутые одним общим ремнем, два мертвых тела. Одно при ближайшем рассмотрении показалось мне знакомым. Это был не кто иной, как тот нахальный субъект, Жан-Пьер, на коленях у которого сидел похоже что сам пилот самолета, правда без штанов, но в форменном кителе, вцепившись закостеневшими руками в полумесяц руля — видать, штурвал управления. Я встрепенулся, что, мол, знаю его, но Педро в ту сторону даже не взглянул.
Я снова попытался до него достучаться, убеждая прерваться и продолжить поиски завтра спозаранку — утром, известное дело, видимость лучше. Но Педро еще битый час таскал меня за собой, пока наконец не поднял с земли обломок статуи, не иначе как римской эпохи, и не запустил им в окно нарядного здания с красовавшейся на нем вывеской «Цезарь-палас». Нырнув внутрь, он стал подавать мне через окно сперва бутылки, а потом и целые ящики с алкогольными напитками. Бутылки я, сколько мог, распихал по карманам. Он сделал то же самое, а парочку «Абсолюта» мы распили не сходя с места, примостившись на ящике с «Джонни Уокером». Вылакали, что называется, до самого донышка, поскольку обоим нам было не до смеха: ему, понятное дело, из-за потери любимой, ну а мне потому, что моя будущность, вроде бы и не такая уж плохая, пока представлялась туманной. Зашвырнув подальше пустые бутылки, мы взвалили на плечи по ящику с выпивкой и побрели к кухарке, подпирая друг дружку, совсем как земляки, — недаром говорится, что горе сближает.
Еще издали в ноздрях у нас защекотало от запахов. Но только подойдя поближе, я увидел, что значит, когда женщина и вправду мастерица готовить. Короче, накрытый стол, заставленный блюдами, дословно ломился от неземной роскоши — ну прямо пир Нерона, как его описывают в художественной фантастике. Чего там только не было! Ломтики ветчины с поджаристой корочкой под хреном, радужно переливающийся, благоухающий памятными с детства запахами зельц. Затейливо нарезанная шейка, украшенная пирамидкой из малосольных огурчиков, и обжаренные до золотистого цвета ребрышки; ножки, выглядывающие из холодца прозрачнее родниковой воды, и сбрызнутые уксусом румяные рульки; рядом баночки шпрот — хочешь в томате, хочешь в масле, на выбор, — узорно выдавленный из тюбика лососевый паштет с дольками лимона по бокам, а по соседству — селедочка залом из бочки. Да все с пылу с жару, дымящееся ароматным парком, аппетитное, свежайшее. Мало того, шесть английских кастрюлек под крышками нежно дребезжали на малом огне горящих под ними спиртовок, обещая дальнейшие наслаждения нёбу, а во главе самая большая — с чили. Посередине стола, прижавшись друг к другу, как родные братья, стояли две литровые бутылки — запотевший голубой «Шопен» и красный «Смирнофф», тоже покрытый изморозью. Среди этих яств, положив голову на стол, спала кухарка, а тут и там торчали головенки сладко посапывающих ребятишек, отмытых до неузнаваемости и принаряженных.
Мы ввалились торжественно, громко топая и с шумом скидывая с плеч ящики, кухарка же вмиг подскочила и, не теряя ни секунды, налила три стакана, нам троим полнехонько, а деткам — по половинке. Выпили мы друг за друга. А Педро, будто забыв на время о своей беде, раз-раз и связал нас брачными узами, а затем благословил и прочитал молитву по требнику: да не отвратит Господь Бог лика своего от нас, изгнанных из рая детей Евы, а напротив, пусть будет беречь и помогать в испытаниях. Аминь. Что касается обряда, то у меня лично были сомнения насчет его законности. Но поскольку совершен он был перед святым образом, да и кухарка признала его законным, я махнул рукой, ведь недаром же говорят: что край — то обычай.