— Нужно узнать больше, — согласилась я. — Не то, что люди говорят нам, а из собственных наблюдений. Я осознала, что моё здоровье полностью восстановилось, поэтому они не смогут использовать это оправдание, чтобы держать нас взаперти.
Мы обсуждали этот вопрос ещё некоторое время, рассматривая различные альтернативы. Затем я стала зевать, и Эмерсон заметил: если мне скучно, у него есть идея, которая сможет облегчить мою тоску.
Так и случилось.
* * *
На следующее утро нас разбудили довольно поздно — Ментарит отодвинула занавески, задёрнутые Эмерсоном вокруг кровати. И хотя она была под покрывалом, но сумела выразить интерес и любопытство недвусмысленным наклоном головы. К счастью, ночь оказалась довольно прохладной, так что мы были достаточно прикрыты, однако Эмерсону это пришлось не по душе, и он разразился проклятиями. Затем, устроив бучу под одеялом, кое-как натянул на себя халат и ушёл, продолжая бормотать, в свою комнату.
Мы решили испробовать два способа покинуть здание, и я немедленно приступила к первому, поклёвывая завтрак и пытаясь выглядеть вялой и подавленной — задача не из лёгких, потому что я была голодна, как львица, и никогда ещё не чувствовала себя более здоровой. Ментарит, увидав моё поведение, спросила, в чём дело.
— Она увядает и изнемогает в этой комнате, — ответил Эмерсон. — Женщины в нашей стране привыкли свободно идти, куда им заблагорассудится.
Он намеренно говорил по-английски. Девушка не притворялась непонимающей — она указала на сад.
— Этого недостаточно, — ответила я. — Нужно ходить, упражняться, гулять далеко. Расскажи принцу.
Резкий кивок был единственным ответом, но почти сразу она покинула комнату, и я надеялась, что она ушла выполнить мою просьбу. Эмерсон последовал за Ментарит, отодвинув занавеску.
Пока его не было, я откинулась на скамейке (или кушетке), покрытой мягкими подушками, демонстративно подтверждая жалобы на слабость, и наблюдала за слугами. Мне в голову пришла новая мысль.
В любом обществе (включая утопические изобретения писателей с необузданным воображением) есть по крайней мере два класса: те, кто служит, и те, кому служат. Природа человека приводит к неизбежному конфликту между этими группами; история человечества полна бесчисленными примерами тех ужасов, которые происходят, если униженный рабочий класс в негодовании поднимается против угнетателей. Можем ли мы, задавалась я вопросом, использовать этот общеизвестный социальный феномен? Можем ли мы, короче, разжечь революцию?
Слуги, с которыми я сталкивалась, явно находились под пятóй. Они принадлежали к иной расе, нежели правители, будучи на четыре — шесть дюймов ниже и гораздо темнее по цвету кожи. Они носили только набедренные повязки или длинные куски грубой, небелёной ткани вокруг пояса. Возможно, они были даже не слугами, а крепостными, а то и рабами. Чем больше я думала об этом, тем больше убеждалась, что верным названием будет «рабы». Полная тишина, которую они соблюдали при работе, подтверждала возникшую теорию; бедняжкам не разрешалось ни свободно общаться между собой, ни напевать весёлую мелодию. Восстание рабов! Мой дух воспрял от мысли возглавить борьбу за свободу!
Одна из моих черт — всегда действовать в соответствии с порывами души. Коренастая женщина с распущенными волосами пегого коричнево-седого цвета стояла на коленях, подметая под кроватью. Я протянула руку и коснулась её плеча.
Она отреагировала так яростно, будто я ударила её. К счастью, при этом она ударилась головой о раму кровати и испустила непроизвольный вопль боли, который позволил мне встать на колени рядом с ней и предложить помощь. По крайней мере, я так хотела, но, вероятно, она неправильно истолковала мой жест, поскольку попятилась назад на руках и коленях, словно жук-скарабей.
Мое видение себя в роли Жанны д’Арк, размахивающей знаменем свободы, исчезло. Если простое прикосновение способно так устрашить этих маленьких людей, они явно не подходят для армии освобождения. Я напомнила себе спросить Рамзеса, как по-мероитически звучит слово «свобода».
Но в этот миг вернулся Эмерсон и застыл в удивлении:
— Какого чёрта ты делаешь, Пибоди? Решила поиграть в местный вариант салочек?
Я поднялась на ноги. Женщина схватила метлу и возобновила подметание на некотором расстоянии от меня.
— Я просто пыталась наладить отношения с одной из этих несчастных рабынь, Эмерсон. Мне пришло в голову…
— Ты не знаешь, рабы ли они, — прервал Эмерсон, исказив красивые черты неописуемой гримасой. — Ложись, Пибоди. Ты слаба и бледна.
— Я не… — Тут я увидела, что Ментарит вернулась. — О, да. Спасибо, Эмерсон.
Я вновь приняла прежнюю позу. Эмерсон сел рядом со мной, взяв меня за руку.
— Сдержи свои социалистические устремления, моя дорогая, — сказал он, понизив голос, а затем продолжил, уже громче: — Тебе лучше?
— Нет. Мне нужны свежий воздух, свобода… — Я испустила стон, казалось, идущий из глубин сердца.
— Не перестарайся, Пибоди, — бросил Эмерсон, едва шевеля губами. — Мужайся, дорогая: я говорил со стражниками, и они заверили меня, что наши послания будут доставлены.
Когда в полдень снова принесли еду, я опять заставила себя понемногу ковыряться в тарелке, хотя к тому времени была способна съесть всё, что на столе, а затем сразиться с Рамзесом за его порцию. Эмерсон изображал невероятное беспокойство, щупая мой лоб и печально качая головой:
— Нет, Пибоди, тебе не лучше. На самом деле ты очень слаба.
— Результат истощения, — ответила я, предполагая, что Ментарит неизвестно это слово.
Эмерсон усмехнулся и впился зубами в кусок хлеба, с которого капал мёд.
Мы всё ещё обедали — Рамзес и Эмерсон определённо — когда за дверью послышался шум, и завесы раздвинулись. Очевидно, что ранг человека определял количество слуг. Муртеку — а это был он — полагались один копейщик и один лучник, но не служанка. Шаркая сандалиями по полу, он поспешил ко мне, улыбаясь до ушей и пытаясь поклониться во время ходьбы.
— Вы хотите выйти, леди?
— Да, конечно, — ответила я.
— Тогда вы идёте.
— Что, сейчас? — воскликнул Эмерсон.
— Сейчас, в любое время. Почему вы не говорите?
— Проклятье, — начал Эмерсон. — Это не…
— Эмерсон, — пробормотала я.
— О да, разумеется. Мы благодарим вас, уважаемый господин. Мы готовы.
— Сейчас?
— Сейчас, — твёрдо заявил Эмерсон.
— Это хорошо. Мы идём.
Однако, пришлось немного задержаться, потому что я посчитала разумным облачиться в собственную одежду, в том числе — пояс с бесценными приспособлениями. Когда я вышла из комнаты, старик разразился криками восхищения:
— Как прекрасна леди! Как красивы её украшения из блестящего железа! Как красивы её ноги и стопы в ботинках! Как красивы её…
Я посчитала целесообразным на этом прервать каталог моих прелестей, так что поклонилась и поблагодарила Муртека.
Ширина коридора за нашими комнатами позволяла идти рядом только двоим. Муртек возглавлял шествие, за ним следовали мы с Эмерсоном, Рамзес замыкал процессию. На этот раз вместо того, чтобы преградить путь, стражники выстроились в два ряда вокруг выхода. После того, как мы прошли через него, за нами последовала группа из трёх копейщиков и такого же количества лучников.
Эмерсон остановился.
— Почему они идут за нами, Муртек? Мы не нуждаемся в них.
— Почёт вам, — торопливо объяснил Муртек. — Все великие из Святой Горы имеют охрану. Быть в безопасности.
Эмерсон фыркнул.
— Ладно, скажи им, чтобы держались подальше. Особенно от миссис Эмерсон.
Миновав несколько изящно украшенных комнат значительных размеров, мы вышли в широкий вестибюль с двумя рядами колонн по всей его длине. И перед нами оказались первые двери, которые мы увидели в городе — сооружённые из дерева, окованные железом и достаточно широкие, чтобы пропустить слона. Эмерсон шёл прямо на них, не замедляя шаг. Два стражника бросились вперёд и открыли створки.