— Пусть остаётся, — мрачно заметил Эмерсон. — Разговор — единственный вид деятельности, которым я могу заниматься в данный момент. Ладно, Рамзес. Ты, по-видимому, подслушал наш разговор о жрицах.
— Да, папа. Но…
— Очевидно, жрицы Исиды решили, что мы должны остаться на наших прежних квартирах вместо перемещения на территорию храма. Верховный жрец Амона, который предлагал второе, был явно недоволен, но не стал спорить. Разве нельзя сделать вывод, что он хотел бы заполучить нас в руки жрецов, и что она отменила приказ, потому что чувствовала, что здесь мы будем в большей безопасности?
— Па… — сказал голос под кроватью.
— Можно утверждать и обратное, Эмерсон, — возразила я. — Мы были бы лучше защищены в храме. И, возможно, ближе к туннелю, через который должны бежать.
— Мама…
— Но оба мы согласны с тем, что две разные враждующие фракции борются за контроль над нашими ничтожными личностями?
— Не меньше двух. Даже если предположить, что Верховная жрица Исиды и Песакер держат стороны разных принцев, не забудь о моём посетителе. Он должен представлять третью сторону — народа.
— Не обязательно, — воспротивился Эмерсон. — Теория власти народа чужда такой культуре, как эта. Лучшее, на что реккит могут надеяться — правитель, сочувствующий их нуждам.
— Демократическое правление может быть чужеродной концепцией, но захват власти авантюристом — нет.
— Верно. В следующий раз, когда к тебе заявится Роберт Локсли[135], можешь поинтересоваться его намерениями. Нам стоило бы немного поболтать со жрицей Исиды. Вот подходящая задача для тебя, Пибоди: исключительно учтиво засвидетельствовать своё почтение. Может быть, она намекала именно на такой визит, когда говорила…
— С ледяных вершин гор Гренландии! — Шёпот Рамзеса чуть не превратился в крик. — С коралловых берегов Индии[136]!
— То есть? — оторопел Эмерсон.
Слова хлынули бессвязным потоком:
— Она не говорила об этом, папа, мама — она пела. Гимн. Когда она пела богу. Вперемешку с другими словами. «Будь славен, Амон-Ра, великий прародитель с ледяных вершин гор Гренландии, тот, кто пробуждает ребёнка в утробе матери с коралловых берегов Индии». Мама, папа — она пела это по-английски!
ОЧЕРЕДНАЯ МОЛОДАЯ ПАРА БЕЗ ПАМЯТИ ВЛЮБЛЁННЫХ!
Наш ответ на заявления Рамзеса оказался — без малейшего злого умысла — самым обескураживающим из всех возможных. Я подавила смех, уткнувшись в широкое плечо Эмерсона, а он ласково и терпеливо ответил:
— Вот как, мой мальчик? Ну, это не удивительно; все жрицы благородного происхождения, и, как нам известно, многие обучались английскому от Форта. Она, возможно, решила преподнести тонкий комплимент своему богу исполнением гимна другой веры. Или даже… знаешь, Пибоди! Может, это было задумано, как тонкий комплимент — признак того, что она о нас очень высокого мнения?
— Я ни на мгновение не поверю, что она пела что-нибудь подобное, — вставила я. Воображение Рамзеса сыграло с ним шутку. В странных завываниях этой музыки при желании можно было найти какую угодно мелодию.
— Уверяю тебя, мама…
— О, безусловно, ты убеждён, что слышал именно это, Рамзес. Чёрт возьми, — добавила я с растущим раздражением: игривость Эмерсона улучшила его настроение и вызвала к жизни некоторые тайные жесты, противоречившие прежним опасениям, — мы с папой были чрезмерно терпимы к твоему возмутительному поведению. Немедленно отправляйся спать!
Из-под дивана донёсся слабый скрежет. Рамзес пытался стиснуть зубы — одна из весьма трогательных попыток подражать собственному отцу и властелину. Но возражений не последовало, и исчезновение было столь же тихим, как и появление. Только тогда, когда слабый шорох занавески указал, что наш сын уже в соседней комнате, Эмерсон возобновил прерванные было занятия.
* * *
Наши сопровождающие вернулись на следующее утро, к крайней досаде Эмерсона. Как только мы закончили завтракать, он заявил о намерении посетить несколько значительных персон, в первую очередь — Муртека, а затем, если это позволено, принцев.
Если он надеялся ускользнуть от своих помощников, уловка не сработала. Господа последовали за ним по пятам из самой опочивальни. Он не вернулся, поэтому я пришла к выводу, что ему разрешили покинуть здание, и решила поступить точно так же.
Когда я предположила, что могла бы навестить Верховную жрицу, потрясение моих фрейлин дало понять, что я совершила недопустимую ошибку, даже подумав о подобном. Жрицы не развлекали посетителей и не покидали своего жилья — за исключением участия в религиозных церемониях. Я преисполнилась искренней жалости к бедняжкам; даже мусульманские женщины обладали большей свободой — они могли гулять в садах и даже выходить на улицу, если были надлежащим образом закутаны и имели сопровождающего.
— И те же правила для всех знатных женщин? — спросила я. — Все они в такой же степени являются узницами?
Меня поспешили заверить, что, во-первых, жрицы — не узницы, и, во-вторых, что жрицы подчиняются иным правилам. Другие женщины могли перемещаться куда угодно и как им заблагорассудится.
— И куда же они ходят? — спросила я.
О… в храм, друг к другу в гости, наносят визиты королеве и королевским детям…
После этих слов меня озарило. Я объявила, что тоже хотела бы навестить Её Величество, которую они именовали древним титулом Кэндис[137].
— В моей стране, — добавила я, — все гости свидетельствуют своё уважение (дословно — приходят и кланяются) нашей Королеве. И поступать иначе является верхом невоспитанности (дословно — недостойным поведением).
После непродолжительного обсуждения дамы согласились, что это отличная мысль. Но процедура оказалась гораздо более сложной, чем я ожидала: каждый шаг пришлось обсуждать и доказывать. Должен ли кто-то прибыть раньше других, чтобы сообщить о нашем появлении? (Да, конечно.) Что мне одеть? (Мы оказались единодушны по этому вопросу: я была полна решимости отправиться в полном облачении и при оружии, и дамы полагали, что Её Величество хотела бы видеть моё необычное одеяние.) Как нам идти? (Остановились на компромиссе: женщины взяли паланкин, я шла пешком.) Может ли Рамзес сопровождать нас?
Рамзеса нигде не могли найти, так что вопрос решился сам собой. Дамы, похоже, решили, что это игра — вроде пряток — и потратили бы на поиски целый день, если бы я не объявила о намерении идти без него. Я не беспокоилась о его безопасности, так как он не мог выйти из дома. И потом, я уже неоднократно убеждалась, что без моего сына визит пройдёт гораздо спокойнее. Никогда не знаешь, что ему взбредёт в голову сказать. И вот мы двинулись в путь. Солнце стояло высоко, было очень жарко, но я не возражала, испытывая непревзойдённое удовольствие свободно шагать, глубоко дыша и озирая по пути достопримечательности. Скорее всего, и носильщики были довольны, ибо им пришлось соответствовать моему темпу, который, хотя и был достаточно быстр, но гораздо менее утомителен, чем их обычная рысь.
Вымощенная камнем мостовая содержалась в отличном состоянии. Группа маленьких темнокожих людей в одном месте занимались ремонтом; они пали на колени при виде стражников и оставались в таком положении, пока мы не прошли. По пути я мельком наблюдала за другими слугами, работавшими в садах. Часть склона была красиво заставлена террасами и благоустроена, но в других местах бушевали заросли сорняков и ежевики, среди которых, будто гнилые зубы, виднелись фрагменты разбитых стен. Я задала себе вопрос, признаки ли это миновавшей гражданской войны или результат сокращения численности населения и величины ресурсов. Некоторый спад был неизбежен, но удивительно, что эта любопытная культура сумела пережить столетия. Дни её изоляции сочтены, думала я с удивительным чувством сожаления. Рано или поздно её обнаружат — не одиночные странники, как мы с Уиллоуби Фортом, но наступающая волна цивилизации, обладающая оружием, против которого копья и луки бессильны. И что же тогда ожидает здешних жителей?