— Я приведу малыша, — тактично отозвалась Ментарит.
— Он, вероятно, под кроватью, — заметила я, протягивая руку к халату. — Как ты думаешь, для чего он ей нужен?
— Не стоит об этом рассуждать, — ответил Эмерсон. — Где, чёрт возьми, мой пояс? Ах, вот он. Но нам…
Повторное появление Ментарит с Рамзесом на буксире милостиво помешало ему завершить тоскливые умозаключения.
— Ах, вот ты где, мой мальчик, — ласково сказал он. — Извини, что тебя разбудили; это было женской идеей.
— Я не спал, — сообщил Рамзес. — Куда мы идём, папа?
— Будь я проклят, если знаю, — ответил Эмерсон.
— Шшшш! — зашипела Ментарит.
Я поражалась её уверенности — хотя она и предупреждала нас о молчании, но, казалось, совсем не боялась быть обнаруженной. Частично тайна получила объяснение, когда мы достигли прихожей. Там стояли четыре стражника — неподвижно, как статуи; огромные копья отражали свет ламп. Глаза даже не шевельнулись, когда мы с Ментарит проходили мимо.
— Похоже, загипнотизированы, — выдохнула я.
— Моим красноречием, — ответил Эмерсон. — М-да. Разве ты не поняла?
Большие деревянные двери были закрыты на засов. Ментарит проигнорировала их, ведя нас через ряд коридоров, которые становились всё более узкими и чистыми, а затем вниз по лестнице, упёршейся в маленькую дверь, покрытую грубой рогожей. Ментарит отодвинула её в сторону; мы прошли и очутились в огороженном дворе. Я сдавленно вскрикнула, когда моему взору предстала ужасающая картина — ряд за рядом неподвижных тел, вытянувшихся, как трупы в бледном свете убывающей луны.
Приходилось выбрать путь между ними. Когда я осторожно обошла одно из поверженных тел, то уловила отблеск глаз, открытых и бдительных, и поняла правду. Здесь отдыхали слуги-рабы; крышей им служило небо, ложем — тонкий коврик. Но они не спали. Везде, где мы проходили, эти широкие, наблюдавшие глаза следовали за нами. Можете считать меня фантазёркой, если хотите, но я чувствовала мысли, которые они не осмеливались выражать вслух — надежду, поддержку и доброжелательность — и эти мысли направляли мои шаги, будто тёплые, дружеские руки.
Ворота открылись на склоне холма перед кучей мерзко пахнувших отходов. Ментарит подобрала юбки и бросилась бежать по выбитой в земле узкой тропинке. Она мчалась не хуже зайца, и я еле дышала, когда она, наконец, остановилась. Взглянув на расположенную далеко внизу мостовую, я увидела впереди знакомые пилоны ворот. Мы были на краю кладбища.
Когда я оглянулась, Ментарит уже исчезла. Эмерсон взял меня за руку.
— Ещё один туннель, Пибоди. Здесь, за скалой, дыра.
Вокруг находились сплошные отверстия, провалы и трещины. Та, на которую указал Эмерсон, не выглядела многообещающей, но я протиснулась и почувствовала, как Ментарит взяла меня за руку. Широкие плечи Эмерсона застряли, но и он смог пролезть, пожертвовав несколькими дюймами кожи.
Ментарит зажгла светильник. Казалось, ей стало легче теперь, когда мы были скрыты от глаз, но шагала она ещё быстрее. Туннели выглядели в точности, как пройдённые нами ранее — узкие, тёмные и без всяких украшений. Я подумала, что они могут быть частью одной и той же сети.
Добрые двадцать минут мы путешествовали по этому лабиринту. Наконец перед нами оказалась крутая лестница, освещённая сиянием из пролома, расположенного выше. Я следовала за Ментарит, Рамзес дышал мне в спину, а Эмерсон замыкал процессию. Хотя лампа и испускала мягкий свет, но он ослепил меня после густой темноты туннеля. Ментарит ввела меня через пролом, и я обнаружила, что стою на голом каменном полу.
Комната была маленькой и такой низкой, что Эмерсон присоединился ко мне, причёсывая шевелюрой потолок. Тёмный прямоугольник на дальней стене указывал на обычный вход в комнату, в которой не было мебели, кроме низких каменных скамей. Кто-то сидел на одной из них — не рослая мужская фигура, как я ожидала, но завуалированная женская. Очередной запелёнутый силуэт стоял рядом с ней, держа в руках лампу. Ментарит встала с другой стороны от сидевшей женщины, чьё вышитое золотом покрывало блестело в свете.
— О Господи милостивый! — воскликнул Эмерсон. — Ещё одна!
Женщина встала, и он, как и я, сразу увидел, что она не была той самой, которая целовала ужасный лоб мертвеца. Фигура была легче, движения — более грациозными. Она задрожала; прозрачные драпировки трепетали, как крылья испуганной птицы. Затем, с внезапным жестом, будто взлетающая птица, она отбросила их, и они рухнули на землю.
Стройное тело, едва прикрытое лёгкой одеждой под вуалью, принадлежало девушке на пороге женственности. Лицо имело форму сердца, изгибаясь мягко закруглёнными щеками к аккуратному остренькому подбородку. Кожа отсвечивала полупрозрачным блеском жемчужины. Тончайший розовый оттенок скрашивал его бледность. Глаза были голубыми — не пылающий сапфир Эмерсона, но ласковая лазурь незабудки. Нежные брови возвышались над ними аркой, длинные ресницы окаймляли их. И венчавшие широкий белый лоб волосы рассыпáлись по плечам и вниз по спине волной яркого расплавленного золота с медными вкраплениями.