— Это все?
— Все. Поверь, Джейк, все будет хорошо. Мы оба выиграем от этой сделки.
Его телефон снова зазвонил. На этот раз он ответил: «Давайте», — потом замолчал и передал телефон мне.
— Вот, — сказал он. — Поговори со своей леди.
48
У меня потемнело в глазах и вспотели ладони, когда я взял трубку.
— Лу?
— Джейк?
— Ты в порядке?
— Да. Где ты?
— Ты не ранена? Они не причинили тебе вреда?
— Нет, они меня не трогали.
— Не волнуйся. Я скоро вытащу тебя оттуда. Все будет в порядке.
— А где ты?
— Я все еще на вилле. Ты не знаешь, где ты? — Я увидел боковым зрением, как Эллис состроил гримасу, говорящую: брось, Джейк, не будь дураком.
— Не знаю. Вроде меня везли на самолете. Тут как в госпитале. И тут есть доктор, во всяком случае, этот парень одет как доктор.
— Что они с тобой сделали?
— Ничего. Только взяли кровь и мочу на анализы. Они очень заботливы.
— Лу, слушай. Они продержат тебя семнадцать дней. Я смогу звонить тебе время от времени, — «Но не слишком часто», — сказало выражение лица Эллиса. — Ты, главное, сиди спокойно. Я скоро тебя вытащу…
Наступила тишина. Я почувствовал ее испуг, словно резкий перепад температуры.
— Обещаешь? — спросила она.
У меня ком застрял в горле. Я отвернулся от Эллиса.
— Обещаю. Я вытащу тебя. Просто подожди.
— Хорошо. Постараюсь.
— Они хотят, чтобы я… — Разговор оборвался, и пошли короткие гудки.
Я обернулся к Эллису:
— Твою мать, верни ее. Верни немедленно.
— Джейк, остынь. Остынь. Ты же прекрасно понимаешь, как это бывает. Ты поговорил с ней. Ты убедился, что это она. И что с ней все в порядке. Я обещаю, что с ней не случится ничего плохого. Я видел комнату, в которой ее заперли, и знаешь что? Там мило. Там есть телевизор, удобная постель, даже маленькая ванная и все прочее. Так что перестань волноваться.
Он потянулся за телефоном, но я его не отдал. Я слышал через него ее голос, и мне казалось, ее тепло все еще сохранилось в трубке.
— Хватит, Джейкоб. Не будь идиотом.
Я отдал телефон.
— Вот что я тебе скажу, — начал я. — Я пальцем о палец не ударю, пока ее не увижу. Понял? Своими собственными глазами, во плоти. Я увижу ее лично или ни хрена ты не получишь. И это не обсуждается.
Эллис поднялся. Посмотрел на меня с любопытством, потом повернулся, облокотился о перила веранды и посмотрел вдаль на домики с рыжими крышами, на белые лодки, раскачивающиеся на волнах Эгейского моря.
— Джейк, — сказал он, — ты ведь ее по-настоящему любишь, да?
Я не ответил. В ушах стучало. С городского рынка пахло сырой рыбой. Водный мотоцикл пересекал бухту, тяжело плюхаясь по морской глади. Я понял, что наговорил лишнего.
— Это хорошо, — сказал он. — Просто здорово. Я поражен. Ведь тебе уже лет двести. Я думал, ты уже совсем зачерствел. Смерть сердца и Конец любви. Я думал, за эти десятилетия ты эмоционально… Как это по-французски? Longueur.[50] А вот оно как. Кто бы мог подумать. Десятки лет эмоциональной импотенции, и вдруг снова эта странная любовь.
Он изменил тон еле ощутимо, но все же достаточно, чтобы это можно было заметить. Я молчал. Солнце жгло, как укусы миллиона насекомых.
— Не заставляй меня отдавать приказ, чтобы они сделали с ней что-нибудь, — сказал он тихо. — Например полили серной кислотой. На ногу или еще куда-то.
— Пожалуйста… — начал было я, но он поднял ладонь.
— Ты не в том положении, чтобы диктовать условия, Джейк, — продолжал он. — Я понимаю, отчего ты такой вспыльчивый. Но знаешь, ты забываешь о реальности.
На ногу или еще куда-то. Куда-то — это может быть куда угодно. На лицо, или грудь, или между ног. Кислота издает такой шипящий звук, словно испытываешь облегчение или экстаз. Следы от нее залечиваются, но это ужасная боль, а они могут делать это сколь угодно долго. Когда любишь, ты понимаешь, что это может произойти, как уже произошло с Арабеллой, когда она сказала: «Это ты, это ты». Было бы справедливо, если бы такое случилось и с Талуллой. Но я не выдержу, только не с ней, лучше делайте со мной что угодно.