— С ума сойти, — сказал я. — Да ты просто звезда, Харли.
— Тогда избавь меня от этой чуши про Уэльс.
Я промолчал. Он знал. Я знал, что он знал. Он знал, что я знал, что он знал. Я стоял в гостиной «Сосен» у окна, выходящего на море, и смотрел на бухту сквозь пелену дождя. Когда Харли на меня злился, я чувствовал к нему настоящую родственную привязанность. Чем дольше я тяну, тем хуже. Когда живешь ради одного человека, рано или поздно начинаешь его ненавидеть. Я принялся расспрашивать Харли о тайнике для новых фальшивых документов, но он меня оборвал.
— Документы я передам тебе сам, — сказал он. — Чтобы никаких случайностей.
— Глупо. Слишком большой риск.
— Я не успокоюсь, пока не отдам их тебе лично в руки. Оставь это мне, Марлоу, пожалуйста.
Это была его уступка. Если уж ты собрался умирать, я хочу повидаться с тобой еще раз. Одно последнее рукопожатие перед тем, как все будет кончено.
— Что слышно о Клоке? — перевел я разговор. С момента отъезда из Лондона я впервые вспомнил о парне с Магнумом. Но теперь я снова почувствовал себя неуютно.
— Мы его отпустили, — сказал Харли. — Он чист. Мы поставили жучка и следили за ним пару дней после освобождения. Он еще немного послонялся в округе, подлечил руку (кстати, мы обработали рану), а потом вдруг начал названивать Жаклин Делон с мольбами о прощении. Она пришла в ярость, когда узнала, что он за тобой следил. Велела ему оставаться в отеле и ждать ее людей, чтобы они сопроводили его в Париж. И действительно, через сутки появились два молодчика и увезли его. Дело закрыто.
— Ты знаешь, для чего эта фраза?
— Для чего?
— Чтобы зрители поняли, что на самом деле оно ни черта не закрыто.
— Опять ты за свое. Гоняешься за тенью. Лучше бы побеспокоился об Эллисе.
— Не о Грейнере?
— Грейнер терпелив. Он будет ждать полнолуния. А Эллис у тебя за дверью, и я не знаю, что творится у него в мозгах. А еще с ним пара юнцов, которым только дай спустить курок.
— Они отрезали головы моим лисам.
— Что?
— Неважно.
— Просто будь осторожен. Вот что я хотел сказать.
Мы оба знали, что все эти шпионские уловки бесполезны, но продолжали в них играть. У Грэма Грина было такое же полунасмешливое отношение к жанрам, в которых он работал, — словно он сам смеялся над своими драматическими сценами и метафорами. У меня точно такое же отношение, только к жизни. Фальшивые документы, пароли и явки, тайные встречи, слежка, ночные перелеты. Шпионская дребедень. А ведь мы еще даже не подобрались к жанру ужасов. Если бы я писал роман, то отверг бы рамки всех жанров в пользу реальности — и без того чересчур фантастичной. Увы, это и была реальность.
Вот мой скелет в шкафу: я убил и сожрал собственную жену и нерожденного ребенка. Я убил и сожрал любовь. Это оставило мне всего два пути: продолжать или умереть. Покончить с собой или жить с таким прошлым. Сдохнуть или отсосать у жизни, выражаясь языком современной молодежи.
И вот я здесь.
Я совершил ошибку. Не моральную, а стратегическую. Надо было обратить Арабеллу. Это был мой шанс. Мой шанс. Из нее получился бы оборотень гораздо лучше, чем я. Она была сильнее, смелее и безнравственнее. Превращение высвободило бы ее потенциал. Она повела бы меня. Мой брат-близнец так спешил, что забыл рассказать мне о лекарстве от одиночества. Оно было у него в руках, а он так ничего и не понял.
Мы женаты уже одиннадцать лет и очень счастливы. У нас двое чудесных ребятишек. У меня хорошая работа, красивый дом. Жена — мой лучший друг, она поддерживает меня во всем, кроме одной вещи. Понимаете, в постели… Самые образцовые браки рушатся из-за того, что она отказалась на него помочиться или он отказался привязать ее к кровати. Ничто так не поддерживает любовь, как разделенный порок или соучастие в извращении. За годы со дня гибели Арабеллы я множество раз воображал, что с нами стало бы, сложись все иначе. Я представлял, как она в белых чулках сидит в эдвардианском кресле, залитая солнечными лучами, курит сигарету в длинном мундштуке и громко читает вслух: «История культуры человечества вне всякого сомнения доказывает, что жестокость и половое влечение связаны самым тесным образом… Так, тут всякая дребедень… А, вот. По мнению одних авторов, эта примешивающаяся к сексуальному влечению агрессивность является собственно остатком каннибальских вожделений, то есть в ней принимает участие аппарат овладевания, служащий удовлетворению другой, онтогенетически более старой, большой потребности…[9] Видишь? А я тебе говорила. Когда мы уже сможем повеселиться?».