Гарав брезгливо передёрнул плечами. Фередир махнул рукой:
— Я от него как от чумного шарахнулся… По-моему, он так и не понял, из-за чего. А сам он Эйнора, кажется, считал моим хозяином… Я пробовал объяснить, что Эйнор — мой рыцарь, а этот чёрный и этого не понял… Знаешь, я вот думаю, что быть рабом и быть воином одинаково опасно. Но жизнь воина зависит лишь от него самого, а жизнь раба — от прихотей хозяина, — вдруг сделал философский вывод Фередир.
— Федь, — неожиданно задумчиво спросил Гарав, — а ведь если Эйнор тебе прикажет, ты тоже в пропасть бросишься?
— Брошусь, — негромко ответил Фередир. — Если он прикажет — значит, так зачем-то надо… А ты?
Гарав опустил глаза и стиснул зубы, не стал отвечать. Врать он не хотел, а честный ответ… Но Фередир всё понял и пожал другу локоть:
— Понимаешь… я только в одном случае мог бы Эйнора оставить или его приказ не выполнить. Если бы увидел, что он, например… — Фередир глотнул и сделал над собой усилие, — …предал. Вообще стал плохим человеком. Тогда бы я сразу ушёл. Но только затем, чтобы убить себя. Если бы я так обманулся — зачем бы мне было тогда жить дальше?
— Сеньор — это… — Фередир посмотрел вопросительно.
— Рыцарь, — не стал вдаваться в долгие объяснения Гарав. И добавил: — Эйнор не предаст. И знаешь, Федь… — он решился, и слова были искренни, — …я бы тоже исполнил любой его приказ. Может быть, не из-за такой верности, как у тебя. Но из благодарности — точно. Вот в этом наше отличие от твоего харадримца — мы сами выбираем и жизнь, и друзей, и верность, и врагов, и дороги… и смерть, наверное, тоже, пока не знаю. А уж выбрав раз — надо держаться выбранного всегда.
— Жаль, что я не могу говорить так, как ты, — вздохнул Фередир. — Потому что ты прав. Я так чувствую — а вот сказать не мог… Нам сюда, смотри!
Таверна и правда оказалась той самой, мимо которой Гарав проезжал в первый свой день в Зимре. Большой квадратный зал в центре занимал здоровенный бассейн, в котором булькались живые тунцы. Столы располагались вдоль трёх стен, у четвёртой — стойка хозяина, дверь на кухню и непременный оркестр, наигрывавший сейчас что-то протяжное и спокойное. Гарав по пути с интересом озирался (а Фередир целеустремлённо тянул его к свободному месту), потому что стены оказались убраны холстами с изображением тунца и моряков во всех видах — в основном в момент единоборств с экземплярами этой рыбы, по длине не уступавшими рыбачьим лодкам. «Картины из производственной жизни» были написаны очень живо, романтично и со знанием дела.
К новым клиентам тут же подскочил проворный молодой парень, обряженный «под рыбака». Гарав всем своим видом дал понять, что полагается на друга и, пока Фередир делал заказ, продолжал осматриваться. Больше картин его поразила люстра, свисавшая с потолка, — она была сделана, при точном рассмотрении, из коричневого панцыря черепахи… но панцырь был размером с комнату!!! Висело это чудо природы на толстенных стальных цепях с блоками — чтобы поднимать-опускать. Хотя… природы ли?
— Э, — Гарав толкнул локтем Фередира, — эта штука сборная, наверное? Из кусков?
— Тишшш… — Фередир огляделся. — Ты что, сам хочешь стать сборным из кусков?! Тут тебе и меч не поможет, если кто из завсегдатаев услышит, что ты обозвал панцырь фаститокалона[32] «штукой»!