Максим не мог раздобыть сведений о многих своих друзьях и знакомых. О ворах в законе, которые всегда были на слуху. Еще, будучи в тюрьме Тобольска, случайно узнал о смерти Бориса Одессы, да и то на уровне слухов, информация была без подробностей. Сообщили о том, что Слава Рыжий сумел освободиться по сроку, но потом пропал без вести, воры утратили с ним всякую связь.
Узнал Максим и о гибели Димы Рыбака, на Колымской пересылке. Суки ворвались в баню с ножами и дубинами, когда этап там мылся, зэки голыми были. Предложили всем на карачках ползти к выходу, знали, воры не станут этого делать. Рыбак в отчаянье бросился с шайкой в руках на сук, лишь одного из них успел зацепить. Убили сразу, почти не мучился, бедолага.
В зонах центральной России почти не встретить воров в законе, если только в лесных лагерях Севера, Урала, Сибири и Колымы. Да и там, в основном пиковые жулики. Теперь ворам место исключительно в строгих тюрьмах «крытках», для того они были созданы.
В тюрьме города Тобольска Максим впервые встретил зэков с пожизненным сроком содержания, хотя официально в Советском Союзе такой меры наказания не существовало. Именно тех немногих, у кого до принятия нового кодекса были срока по два, а то и по три «четвертака» за убийства. Невзирая на то, что потолок стал до пятнадцати лет, не выше, эти отбывали срок до особого распоряжения спецкомиссии. Некоторые из этих арестантов постепенно сходили с ума, каждые пять лет им объявляли продление, рушились надежды. Нытьём и постоянными разговорами о своей несчастной судьбе изводили своих сокамерников, доводя их до припадков ярости. Могли целый день ходить и бубнить себе под нос, расхваливая партию и правительство Советского Союза. Благодарить администрацию тюрьмы за доброту и заботу, благодаря которым они смогли осознать всю пагубность своего криминального прошлого и окончательно исправиться. Этим выжившим из ума несчастным сидельцам повсюду мерещились провокаторы и доносчики, которые регулярно сообщают администрации тюрьмы обо всех разговорах и настроениях. Их-то они и винили потом, проклиная за то, что всё перевирают, извращая действительность, не упоминая об их реальной лояльности по отношению к представителям власти. Из-за этого комиссия в очередной раз откладывала на пять лет вопрос об освобождении, иначе и быть не могло. Некоторых из этих несчастных Максим встречал уже и в середине семидесятых годов, они по-прежнему ждали и надеялись на милость государства, продолжая благодарить тюремщиков за заботу и баланду. А им всё продляли и продляли срок заключения.
***
Тогда, в 1960 году, после короткого случайного свидания с Настей Орловской, когда она приходила к ним в бур в составе спецкомиссии, Максима накрыло сильнейшей депрессией, сопровождавшейся полнейшей апатией ко всему, даже к самой жизни. Ни к чему интереса не было, чудо, что руки на себя не наложил. Был замкнут, пытаясь избежать любого общения.
А жизнь везде бурлила и кипела, даже в лагерях в тюрьмах. Из уст в уста передавались слухи о серьёзных реформах во имя исполнения обещания Никиты Хрущёва полностью искоренить преступность в стране. Ждали скорого принятия новых уголовного и процессуального кодексов. Учёные-криминалисты изобретали режимные заморочки, направленные на перевоспитание заматерелых преступников. Экспериментировали различными способами принуждения. На воле также постепенно «подкручивали гайки», после короткой оттепели, которая случилась в стране сразу после разоблачительного двадцатого съезда Коммунистической партии, где Никита Хрущёв впервые признал существование культа личности Сталина. Многие репрессированные граждане получили свободу и даже были полностью реабилитированы. Хотя сама Гулаговская система и её внутреннее устройство оставались прежними. Система требовала себе новых жертв. Раскрученному молоху трудно было остановиться, продолжал дробить кости, ломать судьбы людей. Хрущёв захотел видеть подданных свободными, а потому сам возмутился их вольнодумствам. Хотел, чтобы люди обожали его и коммунистическую партию, а люди начали высказывать критические замечания, да ещё перенимать западные ценности, которые в представлении Хрущёва являлись чуждыми советским людям. Это он и доказывал повсеместно, впадая в ярость, если видел, что его отказываются понимать.
Пока Максим скитался по пересылкам и бурам, из зон незаметно исчезли воры в законе. Пусть не совсем исчезли, но их осталось единицы, хотя прежде в каждой воровской зоне до сотни душ находилось, а иногда и двести. Многие, кого он лично знал, отреклись от семьи воровской, ушли на свободу пробовать фраерскую долю. Оставшихся при своих принципах упрямцев, изолировали от основной массы арестантов, подвергая лишениям и даже пыткам. Те из воров, кто находились на воле, начали осторожничать, зная о том, какие процессы происходят в лагерях и тюрьмах. Многие просто попрятались по «норам», а то и вовсе начали жить фраерской жизнью, обзавелись семьями, устроились работать.