В «бункере» всего одиннадцать камер, в шести из них находятся воры в законе. Где по двое, где по трое, а где и четверо сидят. Все ждут утренней проверки, сразу после неё начнут поздравлять с юбилеем Максима Метлу. Передадут через корпусного старшину подарки, от подписанных открыток до шерстяных носков и расшитых крестиком кисетов для табака. Станут кричать здравницы через продол, присылать малявы по межкамерной связи. А когда «бункер» выведут на прогулку, из всех окон первого корпуса будут кричать Максиму здравницы, уже от фраеров и мужиков-работяг. Метлу в тюрьме искренне ценят и уважают. Кто бы ни обратился к нему, всегда подскажет, поможет советом. Научит как разрулить сложную ситуацию, в которые арестанты периодически попадают. Никогда не навязывает собственной воли, в отличие от воров-кавказцев, которых в тюрьме большинство. Если даёт совет, то обязательно обстоятельно мотивирует его, чтобы человеку было понятно всё от «А» до «Я». Конечно вор не сам, не напрямую общается с фраерами, арестанты пишут деду Туляку и Катерку малявы, те разъясняют им все вопросы в ответных малявах, предварительно проконсультировавшись с Максимом Ивановичем. Максим знает, какая суета начнётся сразу после утренней проверки, не хочет он в этом участвовать, но и отменить свой юбилей не в силах, таковы уж тюремные традиции. Поэтому, притворившись спящим, он продолжал лежать на своей наре. Хотя обычно поднимался очень рано, иногда даже до общего подъёма.
Юбилей это повод для подведения промежуточных итогов, оценка сделанного в жизни. Но какие итоги можно подвести, что оценивать, если ты всю свою сознательную жизнь провёл в неволе? Зоны, тюрьмы, пересылки, этапы, голод, лишения и непрерывные страдания, потеря близких друзей и прибавки к сроку. Мечты об удачном побеге, о жизни на воле, так и остались всего лишь мечтами. Словно кто проклял вора, словно чья-то сторонняя воля охраняла его, отнимая удачу, но оставляя мечты.
«Не заметил, как жизнь пролетела, а после пятидесяти наступает возраст аксакала и к тебе, уже абсолютно естественно, молодёжь начинает обращаться по имени-отчеству».
Через месяц будет ровно шесть лет, как его в последний раз осудили по статьям уголовного кодекса: дезорганизация работы исправительного учреждения, участие в захвате заложников с применением оружия и попытка побега из мест заключения. Суд назначил пятнадцать лет нового срока, из них первые десять отбывать в строгой тюрьме. Всё, что до этого отбыл, почти двадцать три года без перерыва, словно этого срока не было вообще.
Первый год из последнего срока Максим Метла провёл под следствием, этот год засчитывается как тюремный. Потом три года в строгой тюрьме города Тобольска Тюменской области, где он уже бывал прежде на «крытке». В Тобольске Максим пришёлся не ко двору, кумовья придумали повод избавиться от него, оформили перевод сюда, в не очень большой городок уральских ремесленников. Итого, оставалось четыре года в тюрьме, а затем отправят в зону, отбывать оставшиеся пять лет. Если конечно, его где-нибудь примут с такой биографией.
После Хрущёвских реформ жизнь в советском Гулаге заметно изменилась. Стала для честных законников какой-то чужой и малопонятной. Лагеря и тюрьмы заполнились новым, более современным поколением арестантов, получивших закваску в пионерских и комсомольских организациях. Это уже были абсолютно другие люди, не те отчаянные шпанюки-беспризорники, воспитанные улицей и не знавшие иных законов кроме воровских, с которыми приходилось общаться и дружить прежде Максиму Метле. Какая закваска может быть у людей, воспитанных пионерией? Можно ли их считать не замаранными по жизни, даже если не по своей воле пришлось окунуться в пионерско-комсомольское детство? То, что воры в законе из них не получатся, на этот счёт у старых законников не возникало никаких разногласий. Труднее было не воспринимать их козликами. Но тогда бы ворам ничего иного не оставалось бы, как лезть в петлю. Бывших юных ленинцев, пионеров и комсомольцев теперь доходило до девяноста процентов от всего количества арестантов молодого возраста.