«Я же не сам хлопотал о переводе, - оправдывался сам перед собой Максим. – Даже если бы захотел остаться, всё равно бы вывезли, коль разнарядка поступила. Я человек подневольный, под конвоем хожу».
Максима не одного везли, были и фраера с мужиками, у каждого своя дорога. Одних на новое расследование, других как ценных специалистов перебрасывали на материк, третьих везли в ссылку после отбытия основной части срока. Конечно, их распирало от любопытства, хотелось знать, по какой такой причине вора вывозят на материк с Магаданского края. Но с вопросами остерегались подходить, тем более что он сам людей сторонился, раздражаясь на каждого, кто пытался коснуться его личного пространства. Раздражался он и без повода, чего прежде с ним не случалось. Мог зарычать на попутчика, даже пригрозить ему. Притом, что в душе не ощущал злобы, а наоборот присутствовала радость.
«Почему душа моя стесняется? Почему стыдится? Может и в самом деле согрешил я перед ворами и воровским законом». На эти вопросы Максим не мог дать однозначного ответа. Формально он ни к кому не обращался, тем более к Насте Орловской, хотя и хотел вырваться с гиблого Колымского края. Если между ним и Настей существует телепатическая связь, она могла услышать посылаемые им сигналы «SOS». Значит, всё-таки он приложил к этому делу руку, сами по себе импульсы не могли отправиться в путь. Дело недоказуемо, но сам себя не обманешь.
Он пока не знал своего маршрута, а тем более конечного пункта назначения. Можно сказать, что ехал в слепую, почти с завязанными глазами. И спросить было не у кого, конвоиры попались неразговорчивые, это портило общую картину. Неопределенность и подвешенное состояние заставляет строить различные догадки и предположения, порою самые несуразные.
Морское путешествие, в конце концов, закончилось. На «пересылке» в Ванино пробыл недолго, вскоре отправили вглубь материка. Чем дальше продвигался этапами Максим, тем заметнее были последствия Ростовского сходняка реформаторов. Метла стал встречаться с их приверженцами и последователями, которых оказалось не так уж мало. Вброшенные зёрна не только проросли, но и дали всходы, значит, почва для них оказалась вполне благоприятной.
Это теперь, по прошествии двадцати лет, Максим успел привыкнуть, даже на навороты «пиковых» жуликов редко когда реагирует, если его не задевают. А тогда, в самом начале, ещё очень болела душа, тем более после неудачной для него сходки, которую заявлял в зоне посёлка Кадыкчан.
А тут ещё этапы такие, два месяца в дороге и никого из знакомых не встретил. О новостях и событиях в разных зонах-командировках приходится узнавать от случайных попутчиков. Прежде такого не бывало, если не в вагоне, так в пересыльной тюрьме обязательно будут знакомцы. С кем-то в зоне был, с кем-то на этапе, в пересылке. Сотни, тысячи людей через жизнь свою пропускаешь, одних заметишь, других только как прохожих.
«А может, его попросту не узнают после полутора лет пребывания на Колыме? Постарел, осунулся, исчезла прежняя стать. Ничего не осталось от жиганского лоска, которым Максим выгодно отличался от многих арестантов. На Колыме не было особой нужды фасонить, одежда успела поистрепаться, сапоги прохудились и потрескались голенища. Или считают, что меня сломали, коль людей начал сторониться и даже с ворами общаюсь неохотно? Хотя нет, наверное, попросту, нет никому до меня дела, своими заботами загружены».
Так Максим ехал, без особых приключений, пока не прибыл в славный город Иркутск. Здесь их приняли по «скорой», без шмона. Из вагона в «воронки», из «воронков» в отстойники, из отстойников сразу в большую транзитку, до упора забитую народом. Ещё больше здесь было клопов, вшей, да крыс, прятавшихся по многочисленным норам в каменном полу и в стенах. Из-за тусклого света и махорочного дыма, облаком висевшего в транзитной камере, передвигаться по ней можно было только на ощупь, порою протискиваясь сквозь плотную толпу людей. Очень хотелось прилечь после мучений в воронках, отстойнике, да и в самом вагоне. Добравшись до дальнего угла камеры, нащупал пару обутых в хромовые сапоги ног, бесцеремонно отодвинул их в сторону, чтобы присесть. Максим сразу догадался, кем будет хозяин сапог.
- Придётся, ребятки, потесниться вам, - сказал он, взбираясь на верхний ярус нар. К удивлению никто не возмутился, даже помогли Максиму расположиться рядом.