- Тебе пайку приносить, или ты в отказе? – спросил у вора, глядя через дверной глазок. – Чтобы баландёров зря не гонять.
- Мне шмотки забыли дать, а ещё воды нужно, подыхаю от сушняка.
- С похмелья что ли?
- Ну да, с похмелья, - ответил вор.
- А кружка у тебя есть?
- Нет, – соврал Максим, чтобы заполучить в камеру лишнюю посуду.
Вертухай удалился. Максиму вдруг вспомнились его страдания от мучительной жажды во время их с Пузырём бегства от зоны посёлка Лапотково. О том, как плавали потом в реке, где воду можно было пить сколь угодно, хоть захлебнись. Он хорошо помнил, что ненавидел тогда реку, испытывал к ледяной воде самое настоящее отвращение. Теперь в подобное мало верилось.
К удивлению вора надзиратель вскоре вернулся, прошёл мимо его камеры в самый конец продола, где был туалет с унитазом и умывальником. Набрал и принёс Максиму пол-литровую кружку воды. Открыл дверь в камеру без всякого опасения, подал воду, а затем и робу с бушлатом, которые принёс со склада. Не опасался нападения, знал, что после смирительной рубашки зэк не скоро восстановится.
- Выпей воды, я ещё принесу, - пообещал Максиму вертухай, оказавшийся пожилым старшиной, явно из старых служак.
Вор не мог держать кружку пальцами, сдавил её ладонями, словно культями, залпом осушив до дна, не обращая внимания на ледяную воду. Старшина, как обещал, отправился за добавкой, которую вор также быстро осушил, пришлось тому и в третий раз идти.
Старшина ушёл. Через некоторое время Максим стал мёрзнуть, даже бушлат не спасал от холода. Благодарен был добродушному старшине, ведь он теперь находился на карцерном положении, а значит, верхняя одежда не положена, как и тюфяк с одеялом. Неважно, что постановление на водворение не подписано начальником тюрьмы, в советских тюрьмах и зонах постановления выписываются задним числом, обычная практика. Максим начал ходить из угла в угол камеры, с ужасом думая о предстоящей ночи. Прыгал, приседал и даже отжимался, превозмогая боль. Если удавалось забыться сном, но лишь на короткое время.
Вор не знал, на каком положении находится, к нему никто не приходил, постановления не показывал. То ли в карцере, то ли на общем положении. Тюфяк с одеялом не давали, значит на карцерном. Но и бушлат у него не отобрали, тоже странно. В борьбе с холодом прошло ровно двое суток, три раза в день приносили холодную баланду, не карцеровскую, а общую. Он уже не ждал для себя перемен к лучшему, пытаясь приспособиться к ужасным условиям. Хотя полное одиночество угнетало сильнее холода, а ещё и одежда покрылась зелёной плесенью с затхлым запахом. Вор знал, насколько такая плесень вредна для здоровья. Так же как и одежду, будет жрать организм. На третьи сутки пребывания Максима Метлы в подвале административного корпуса, к нему наведался мрачной внешности широкоплечий капитан с повязкой дежурного на рукаве, в сопровождении двух сержантов.
- Голубев Максим Иванович? – спросил казённым тоном, как только дверь в камеру перед ним отворили. – Вам выписано начальником тюрьмы пятнадцать суток карцера, за что объявлять не стану, сами знаете. Так понимаю, что расписываться не будете? Сутки выписаны днём вашего прибытия к нам, осталось отбывать тринадцать суток. Прошу с вещами на выход, нам приказано доставить вас к месту отбытия наказания.
- Какие вещи, когда у меня всё отняли на шмоне? – возмутился вор, хотя в душе почувствовал что-то похожее на радость.
В сопровождении капитана и двух сержантов, Максим покинул административный корпус, проследовал через просторный плац до второго корпуса, в полуподвальных помещениях которого располагались карцера, ровно пятьдесят четыре камеры-бокса. По заведённой традиции вор громко поприветствовал бедолаг, отбывавших кару в карцерах-одиночках, заодно и сам представился, назвав своё имя и кличку.
- Знаем про вора Максима Метлу! – кричали, приветствуя, арестанты почти со всех камер, мимо которых его конвоировали до специальной каморки, где зэка обязаны переодеть и тщательно прошмонать, прежде чем определить в камеру карцера. – Ходили разговоры, что тебе по приговору «крытку» дадут, но не думали, что к нам попадёшь, уверены были, что во Владимирский централ поедешь. А на днях прогон был, что ты приехал, но вдруг пропал со шмона. Добро пожаловать, Иванович, к нам в профилакторий.