Воры уже признали и давно смирились с тем, что их законы, взгляды и образ жизни, не предрасположены к реформированию, тем более в условиях быстро прогрессирующей жизни общества. Нет уже условий и той почвы-органики, на которой взращивалась и формировалась настоящая шпана. Не стало самой беспризорной среды, Советское государство смогло установить тотальный контроль над всеми слоями общества. Отсутствие документа, удостоверяющего личность, отсутствие прописки уже повод для ареста и заключения под стражу. Уголовная ответственность введена за бродяжничество и тунеядство. Всё это следствие Хрущёвских реформ, нового уголовного кодекса. Ребята в возрасте шестнадцати лет получают паспорта гражданина Советского Союза. Сам факт получения такого паспорта уже является признанием себя гражданином страны, со всеми вытекающими отсюда обязательствами перед страной и соотечественниками. Воры в законе не являются гражданами любого государства, а потому и отказывались получать паспорта, тем более прописываться. Родину любили, но не признавали официальную власть. Не принимали участия в организациях и объединениях, признавали только братство профессиональных воров. В этом и была основа воровской идеи, её идеологический фундамент, на другом фундаменте она существовать не сможет. Потому-то никто из воров-традиционалистов не ставили себе целью воспитания новой поросли воров. Не передавали молодёжи свой жизненный опыт и знания. Хотя при этом заботились о том, чтобы в лагерях и тюрьмах соблюдались арестантские традиции, нормы взаимоотношений и правила решения конфликтных ситуаций. Помогали фраерам полезными советами. Возможно, кто-то и обучал, обратив внимание на достойного паренька с босяцкой закваской, но это были единичные случаи. Мало кого-то воспитать, нужно его ещё и сосватать ворам, но главное поручиться за него, взяв на себя часть ответственности за его будущие дела.
Максим Метла давно смирился с существующими в среде воров настроениями, согласился с общепринятым мнением. Хотя искренне жалел ребят с настоящей воровской закваской, которые вынуждены пребывать в фраерской ипостаси. Быть на вторых ролях и не иметь слова среди воров в законе. А иногда даже терпеть в свой адрес унизительные выпады со стороны кавказских князьков-авторитетов. Такая деформация и перегибы всегда чреваты негативными последствиями. Порождают неприязнь, а то и конфликты в арестантской среде. Такое Максиму приходилось наблюдать не единожды. Старался упреждать ситуации, разряжать обстановку, но это там, где он присутствовал. В зонах воров в законе становилось всё меньше, в основном в крытых тюрьмах обитали, но и там в изоляции. Зоны постепенно выходили из-под контроля законников, хотя арестантские традиции были сильны. Особенно в лесных зонах Сибири, Урала и Севера. «Но надолго ли хватит оставшейся инерции? Из республик Закавказья регулярно подбрасывают доморощенных авторитетов новой формации, которые выдают себя за воров в законе, по сути своей никакого отношения к истинному закону, не имея. Зачастую воспитанных в семьях торгашей, или фермеров. Какие представления у них о жизни? Какими убеждениями руководствуются в делах и решениях? Люди, вскормленные на шоколадках и пирожных, с детства обучены премудростям дебета и кредита, другого промысла, кроме дел барыжных, отродясь не ведали, ничего не украли, кроме статуса вора в законе. Ничего не зная о воровском промысле, неплохо обучены ораторскому искусству, умеют манипулировать чувствами арестантов, их почтительным отношением к ворам. Российские ребята вынуждены терпеть, даже когда невежество абреков очевидно, выходит за все разумные пределы. Знают о том, что остановить сучёнка могут только сами воры, фраер не вправе ставить под сомнение имя вора, ибо не принадлежит к числу посвящённых. Чем больше терпят, тем больше самодурства проявляют лаврушники, ибо почтение к имени вора воспринимают, как холопское послушание».
Максим хорошо помнил те времена, когда такие же лаврушники-абреки сотнями выезжали из своих республик в статусе воров в законе, а по дороге отрекались от всего на свете, лишь бы выжить и избежать сучьего ножа, устроиться на льготные условия в хозобслугу. На Колыме статус вора не давал им никаких льгот, вот и отрекались. Страдать ради идеи абреки не были готовы, за редким исключением, приходилось сбрасывать маски, как только проезжали «Батайский семафор». Так именовали границу Кавказа и Ростовской Губернии. Все основные этапы из республик Закавказья проходят через Ростовскую тюрьму. Максиму вспомнился братишка Гиви Колымский, с которым не виделись очень много лет, с момента их расставания на Колыме, но с которым стараются не терять связь, хотя малявы приходят с большим опозданием, часто по полгода гоняются по этапам за адресатом. Совсем недавно от Гивика словесный прогон пришёл, поздравлял Максима с юбилеем. Не забыл, помнит все даты столько лет, всегда поздравляет. Злого грузина таскают этапами по всем тюрьмам и пересылкам, нигде приземлиться не получается. Не то, чтобы без повода, невзирая на солидные лета Гиви остаётся беспокойным, если что не по нём, обязательно устроит заварушку, отсиживаться не станет. Свою последнюю маляву Гиви прислал из тюрьмы города Смоленска. Написал, что везут его в город Гродно, расположенный на самой западной границе Белоруссии. Республика считается в криминальном плане довольно-таки дикой, со своим внутренним укладом. Многие из воров в законе, побывавшие в этой республике, очень нелицеприятно отзывались о порядках в тамошних зонах и тюрьмах. Максим особо не вникал в эти слухи и разговоры, после ухода из криминального мира настоящих воров в законе, абсолютно всему Гулагу грозило превращение в козий рассадник. Уйдут на вторые роли профессиональные преступники, своего рода тюремная интеллигенция. Погоду станут делать квартиранты-временщики, гопники-беспредельщики, умеющие находить общий язык с вертухаями. Вот почему Максиму не хотелось говорить о том, что будет потом, даже думать, было неприятно. Дожить бы свой век, да умереть не дряхлым, желательно на воле. А что будет после его смерти, ему до этого дела нет. «Каждый заслуживает таких законов и паханов, какой он сам по жизни и по сути своей».