- Какие будут вопросы по режиму?
- У этих вопросов не бывает, - поспешил пояснить майору младший режимник, когда вдруг Максим вдруг спросил, не удержавшись:
- Мне кажется, что мы с вами уже прежде встречались, гражданин начальник.
- Представьтесь, – потребовал Волгин, пристально глядя в глаза Максима.
- Это наша местная знаменитость, товарищ майор, - снова влез со стороны всё тот же режимник. – Вор в законе Голубев Максим Иванович, по кличке Метла. Один из немногих вымирающих динозавров. Мы вам, товарищ майор, уже докладывали.
В глазах майора мелькнуло подобие озарения, Максим мог поклясться, что заметил это. Мелькнуло и исчезло, Волгин неплохо владел своими чувствами, умел прятать эмоции.
- Вряд ли вспомнишь, Максим Иванович, - промолвил он, всё так же пристально глядя на вора. – Но думаю, что напомню, наверное, пока не решил.
Дверь в камеру громко захлопнулась, оставив Максима в полной растерянности.
- Да ну тебя на…, - выругался вдогонку, с большим опозданием. – Умышленно шакал понтуется, марьяж наводит, а я как школьник ведусь на это.
- Может где, и пересекались, он в мелких званиях был, разве таких запомнишь всех? – отозвался дед Туляк. – Теперь до майора дослужился, пуха на себя набрасывает. Судороги в мозгах создаёт для потехи.
Максим сделал вид, что согласился с дедом, но в душе осталось ощущение, что знакомство их не было шапочным, хотелось вспомнить, без этого невозможно было унять в себе тревогу и беспокойство. Ничего другого не оставалось, как ждать, чтобы на дежурство заступил кто-нибудь из более-менее лояльных к ним надзирателей, чтобы была возможность выудить информацию о новом майоре Волгине.
***
Есть категория людей, для которых вообще не существуют в жизни никаких понятий о принципах и морали, никаких правил и законов, кроме собственных инстинктов. Их-то и людьми можно назвать весьма условно, ибо повадки больше шакальи. Каждый из них к подобному состоянию пришёл своей дорогой. Одни постепенно разлагались, опускались, под влиянием обстоятельств и окружающей среды. Другие вошли в противоречие, нажили себе влиятельных врагов и вынуждены были спасать шкуру, неважно, как и при помощи кого. Третьи просто уродились животными, хоть и в человеческом обличии. Повадки свои получили по наследству, от родителей. Какая-то часть таких уродов имеется в каждой из тюрем, или в красных зонах. Арестанты их именуют беспредельщиками «лохмачами». Ради удовлетворения своих инстинктов и животных потребностей, они способны на самые невероятные поступки и подлости. Особенно когда сбиваются в стаю, неважно где, в зоне или в камере. Для тюремщиков-изуверов подобные отморозки являются первыми помощниками. У них между собой полное взаимопонимание. Прежде всего, потому, что те за мизерную плату исполнят любую прихоть кума, сделают за надзирателей грязную работу. Станут истязать любого зэка, принуждая того к сотрудничеству с администрацией. Если нужно, его вообще изнасилуют, или сделают инвалидом. Выбьют явки с повинной для отчётности и показателей в работе. «За пачку чая любой каприз».
Из самых отъявленных негодяев-отморозков в тюрьмах формируются так называемые «пресхаты». Камеры, куда забрасывают неугодных администрации арестантов для истязаний и ломки. Иногда таким камерам нет работы, и тогда они начинают «жрать» друг друга. Где не существуют законы и условности, там обязательно возникнет рабовладельческий строй. Тем более что камеры-гадюшники не выводят в цеха на работы, работают они прямо в своих жилых камерах. Вяжут сетки-авоськи для домохозяек или клеят конверты-пакеты, принуждая своих персональных рабов сдавать двойную норму, а это возможно лишь при шестнадцатичасовом рабочем дне. За невыполнение двойной нормы следует жёсткое наказание, вплоть до изнасилования. В лучшем случае избиение или лишение дневного пайка. У кого невозможно отобрать пайку за счёт наглости, того можно обыграть в карты или выиграть спор. Ослабленный голодом рассудок способен к любым поступкам.