Пока Максим скитался по пересылкам и бурам, из зон незаметно исчезли воры в законе. Пусть не совсем исчезли, но их осталось единицы, хотя прежде в каждой воровской зоне до сотни душ находилось, а иногда и двести. Многие, кого он лично знал, отреклись от семьи воровской, ушли на свободу пробовать фраерскую долю. Оставшихся при своих принципах упрямцев, изолировали от основной массы арестантов, подвергая лишениям и даже пыткам. Те из воров, кто находились на воле, начали осторожничать, зная о том, какие процессы происходят в лагерях и тюрьмах. Многие просто попрятались по «норам», а то и вовсе начали жить фраерской жизнью, обзавелись семьями, устроились работать.
Некому было заявлять воровские сходки, предъявлять претензии отступникам.
Максим второй год заканчивал в буре, оставалось ещё два месяца очередного водворения, а по сути продления наказания, когда его вдруг заказали с вещами на этап. Ситуация совершенно неожиданная для него, обычно зэку дают отбыть до конца наложенное наказание и лишь затем отправляют в другое учреждение. До срока избавиться могут лишь при крайней необходимости, каковой в случае с Максимом не просматривалось.
Погрузили в «воронок» и на центральную пересылку Краслага, а дальше по этапу в Столыпинском вагоне, транзитом через Томск, Новосибирск, Свердловск, приземлили в Пермском крае, на пересылке Усольлага. Дорогой Максим встречал воров, все храбрились, даже хорохорились, но в глазах была тревога. Также как и его самого, братьев перебрасывали из управления в управление, приземлиться не позволяя. Дальше бура не пропуская. С некоторыми из воров общался, но уже не понимал их, словно разговаривали на разных языках. В другое время устроил бы выволочку, мог за язык уцепиться, благо поводов для этого хватало. Но Максим не делал этого, хоть и психовал часто, выговаривая и упрёкая. Воров и без того стало мало числом, чтобы ещё и ему устраивать чистки. Теперь, по прошествии семнадцати лет, сожалел о том, что миндальничал с неполноценными. За эти годы их расплодилось столько, что и претензии не предъявишь, станут друг дружку поддерживать и защищать. Хвостиками намертво сплелись.
На пересылке в Усольлаге Максим более месяца ожидал распределения, уверен был, что местное руководство лагерями не может для себя решить, что делать им с матёрым уголовником, знаменитым вором в законе. Но с другой стороны душа Максима была неспокойна, на каком-то ему неведомом уровне вор предчувствовал приближающуюся беду, своим почти звериным нюхом. Сама царившая на пересылке атмосфера была какой-то тягостной, даже зловещей. Лица вертухаев словно у зомби, восставших из могил. Их слова, их недобрые, косые взгляды. Казалось, они выжидают момент, чтобы наброситься на жертву, но в то же время опасаются прежде времени напугать её. А ещё ужасные, смрадные и грязные камеры пересылки. Ржавые решётки на окнах густо окутанные пыльной паутиной. Всё это вместе угнетает, давит на психику зэка. И даже приход весны уже не грел душу, не было ощущения радости, пробуждения новых надежд. Раздражали кричащие под окном воробьи и звенящая капель от умирающих под солнечными лучами сосулек. Словно всё это происходит не в жизни твоей, а в каком-то другом, возможно параллельном мире. Как будто вся эта благодать тебя совершенно не касается, не имеет к тебе никакого отношения.
«Не для тебя пришла весна и связанные с этим восторги. Какие могут быть восторги для того, кто уже находится в склепе. Из могилы весны всё равно не прочувствовать».
Первый месяц пребывания на пересылке Усольлага Максима содержали одного, в камере, рассчитанной на восемь человек. Отдельно выводили и на оправку с прогулкой, хотя на самой пересылке народу было битком, одних привозили, других развозили по зонам. К вору никого не подсаживали, словно он прокажённый. Немалого труда стоило раздобыть у придурков газету, из которой смастерил игральные карты. Сидел, часами вытусовывая схемы, третьевые таблицы, или разбирая пасьянс. Даже прохаживаясь по камере из угла в угол, Максим не выпускал из рук карт. Изученные в детстве таблицы хорошо сохранились в памяти вора. Руки восстановили прежнюю эластичность, пальцы шустрили как у иллюзиониста. Первое время по возвращению из Колымского края у Максима не получалось воспроизводить многие приёмы картёжников. Думал, никогда не избавится от мозолей, огрубевшие пальцы не смогут восстановиться.