Подходит срок к концу, и ты уже мечешься по боксу, места себе не находишь, прислушиваясь к звукам за дверью. Можешь и в двери стукнуть, потребовать старшину корпусного, тебе кажется, что время вышло.
Максим Метла ко многому притерпелся и привык, но и годы дают о себе знать, покалеченное тело реагируют на холод, мучительно ломит в суставах и в пояснице. За двенадцать суток пребывания в карцере изрядно вымотался, сил не осталось, прохаживался, кутаясь в курточку, стараясь не израсходовать остатки сил и энергии. Ноги гудели от непрерывной ходьбы, опухали синеватым отёком. Более всего вор страдал от ревматизма, от которого не было спасения ни днём, ни ночью. Максим нашёл в себе силы пятнадцать раз отжаться от пола и тридцать приседаний сделать, после чего укутался в курточку, достав руки из рукавов и натянув воротник на голову. Попытался согреться, чтобы уснуть. Хотя бы на десять минут провалиться в дрёму. Уже засыпал, когда вдруг услышал за дверью множество голосов, среди которых один выделялся явным кавказским акцентом. Чувствовалось, что человек был нетрезвым, каким-то безбашенным и развязным. Каждое сказанное слово сопровождалось отборным матом и руганью. Отвечал на приветствия арестантов, проклиная тюремных кумовьёв и вертухаев надзирателей. Максиму стало любопытно узнать, что за ухаря привели в кичу.
- Успокойся, Тамаз, иначе придётся забить тебя в наручники, - пригрозили грузину сопровождавшие его вертухаи. – Бродяг разбудил, сейчас только три часа ночи. Проспишься, тогда и выскажешь претензии.
- Я читом, пьяным чито ли? – кричал в ответ грузин. – Кито сказал, чито я пьяным, тому маму ево ебался. Зачем менэ в кичам привёлся? Давай меня к санчасть проверялся, пуст кровь минэ брал, козол.
- Какую тебе медсанчасть, когда от тебя брагой прёт, хоть нос затыкай? Я думаю, ты целое ведро проглотил, не меньше. Притом в одно горло, ни с кем не поделился. Если бы на лестнице не придерживали, мог бы насмерть разбиться.
- Кито брагам пил? Я брагом пил? Я каплям пил, желудкам болной.
Тамаз прекрасно сознавал своё положение, в которое угодил. А спорил с вертухаями больше для понтов, работал на публику. Было настроение побалагурить.
- Кого привели? – спросил кто-то, явно только что проснувшись.
- Зачэм привели, я сам приходил, - закричал в ответ грузин, демонстрируя обиду. – Вор Тамаз пришёл, ты чито, нэ узнал минэ?
- Как же не узнать Тамаза, здравствуй, Тамаз, а за что попал в кичу?
Грузин проигнорировал вопрос фраера, тем более, что ответ для всех был более, чем очевиден. Вместо этого сам обратился с вопросом:
- А гидэ мой брат, вор Максим Метла? В каком хате он сидит, туда минэ сажай.
Максим не отозвался, кто-то из арестантов подсказал номер хаты его. Уже после шмона и переодевания, грузин потребовал от вертухаев, чтобы посадили по соседству с Метлой. Сам ходил по продолу, высчитывая номера. Повезло, что по соседству и в самом деле оказалась пустая камера.
- Спит человек, зачем его беспокоить? – выговаривали грузину вертухаи, заглянув через дверной глазок в бокс к Максиму Метле.
Вертухаи не хотели кипеша среди ночи, а потому посадили Тамаза по его желанию, через стену от Максима Метлы. Грузин сразу угомонился, как только открыли нару, сразу прилёг на неё, но ещё долго ёрзал, пристраиваясь на неровных досках. Максим всё слышал, понимая, что на два дня пришёл конец его спокойной жизни, джигит станет донимать его порожними разговорами. «Если вертухаи решат мне добавить сутки, тогда вообще пропал, хоть в петлю лезь, - подумалось вору. – Теперь вот не усну, снова придётся вставать, отжиматься и приседать». Слышал, как за стенкой скрипят доски нары, грузин ворчал, бормоча ругательства. Позже принялся напевать какую-то песенку на родном языке.
- Холодна минэ, труба холодни, нычево не грееца, - ворчал Тамаз, батареи и в самом деле едва тёплыми были, возможно, кочегар в котельне уснул, давно угля в топку не подбрасывал.