Теперь вы знаете обо мне все...
Эпилог
В двенадцатом часу ночи на ближайшей от дома Петровых стоянке такси дожидались машин Ермолин с женой, Осокин, профессор Эминов и Турищев. Легкий морозец первых декабрьских дней приятно бодрил, а неслышный редкий снежок, лучась под фонарями, создавал настроение светлое и покойное.
— Чудесный старик этот Никитыч. Спасибо, Володя, что познакомил, — говорил Эминов, по старой привычке придерживая Ермолина за лацкан пальто.
...Ивану Никитовичу Петрову исполнилось семьдесят четыре. День его рождения память Ермолина удерживала цепко, так же, как дни рождения большинства его сотрудников и друзей.
Близкие Петрова знали, что из скромности он никогда не оповещает о семейном празднике, обычно они собирались у него в этот день без приглашения, и всегда их встречали тепло и сердечно. На сей раз Владимир Николаевич заранее сообщил об этом Осокину и Эминову, а Турищева особо предупредил:
— Григорий Павлович, послезавтра мы с вами, если вы не возражаете, поздравим Ивана Никитыча с днем рождения. Вы, надеюсь, получите полную возможность узнать его поближе.
Турищев не возражал, более того, сам организовал с другими сотрудниками и коллективный подарок, и телеграмму.
...Вдали показался зеленый огонек. Не сговариваясь, Эминов и Турищев предложили первыми ехать Ермолиным и Осокину. Прощаясь, Григорий Павлович успел шепнуть Ермолину:
— Все в порядке, Владимир Николаевич! Повинился незаметно перед стариком за обиду.
— Очень рад, и забудем об этом!
Ермолиным было ехать совсем близко, но все же Владимир Николаевич решил первым подвезти Осокина. Подъехать к самому дому, однако, оказалось невозможно: накануне ремонтники разворотили всю правую сторону улицы и огородили ее вешками. На прощание Осокин церемонно поцеловал руку Софье Петровне, Ермолин же вышел из машины, чтобы проводить его до парадного.
Пройдя несколько шагов, Сергей Аркадьевич сказал:
— Вы словно почувствовали, Владимир Николаевич, что мне нужно вам кое-что сказать. Сегодня утром пришло письмо от племянника моего Лео. Вам, думаю, следует знать о его содержании.
— Буду признателен, Сергей Аркадьевич.
— Лео написал, что его мать, а мою сестру Елизавету Аркадьевну, разбил паралич, а его самого уволили с работы. За все это он и благодарит меня.
В свете фонаря, висевшего над подъездом, Осокин уловил на лице Ермолина готовность сказать что-то.
— Не надо ничего говорить, тем более утешать меня, дорогой Владимир Николаевич. Создавшуюся там ситуацию я представляю, смею думать, не хуже вас. Лео выбросили из добропорядочной фирмы как незадачливого шпиона. Племянник мой и его семья с голоду не умрут. Сестра имела достаточно ценностей, ателье, да и у отца Кристины солидный капитал. А что из себя представляет та фирма, на которую Лео работал по-настоящему, теперь знаем и мы, и общественность той страны, где он живет. Я знаю, что левые газеты напечатали материалы о подрывной деятельности ЦРУ в их стране и назвали Лео в числе американских шпионов... Конечно, мне по-человечески жаль сестру, но не я начал эту внутрисемейную тайную войну.
— Вы правы, Сергей Аркадьевич, тем более что война оказалась не только внутрисемейной.
— Извините, Владимир Николаевич, что не сообщил вам сразу об этом письме. Не хотел, чтобы эта весть наложила какой-то отпечаток на сегодняшнюю мою встречу с Иваном Никитовичем и вами.
Рассеянно переведя взор, Владимир Николаевич вдруг заметил на противоположной стороне проспекта, у остановки троллейбуса, фигуры мужчины и женщины, похоже — долго прощающихся друг с другом.
— Если я не ошибаюсь, это мой сотрудник... — неуверенно сказал Ермолин.
— Совершенно верно, — подтвердил Осокин. — А если я не ошибаюсь, то он провожает мою сотрудницу.
Ермолин и Осокин заговорщицки улыбнулись.
— Давайте же и мы прощаться, Владимир Николаевич.
Мужчины крепко пожали друг другу руки.
Через три недели Корицкий и Нурдгрен предстали перед судом. Учтя все обстоятельства дела и личности подсудимых, суд определил им меру наказания ниже низшего предела...
1978—1979 гг.
