— Как такое забыть? — Мишка жмурился от удовольствия. — Так что у вас там за ЧП?
Юра рассказал о событиях последних дней. Миша долго молчал, будто вспоминая о чем-то, а потом неожиданно спросил:
— Ты с какого по какой год работал секретарем в ПТУ?
— С восемьдесят второго по восемьдесят седьмой — пять лет. Но какое это имеет отношение к пропавшей девочке?
— А твое училище, — продолжал Блюм, — относилось к Советскому райкому ВЛКСМ?
— Разумеется. И что из этого?
Соболев удивлялся все больше и больше.
Блюм допил кофе, исподлобья изучающим взглядом посмотрел на приятеля и снова задал вопрос:
— Если ты проработал до восемьдесят седьмого года, то должен был знать Ольгу Маликову.
— Оба-на! «Должен был знать», — передразнил он Блюма. — Да я работал под ее началом целых два года. — Юра вдруг увидел, что Миша не на шутку расстроен.
— Допивай свой кофе, — приказал он Соболеву, — и веди меня в актовый зал, ну, короче, туда, где ты видел ее в последний раз… эту девочку…
— Мишка, неужели все так серьезно? — У Юры задрожали руки.
— Более чем.
— А при чем здесь Маликова? — Юра отставил свой недопитый стакан.
— После объясню. Ты — все? Тогда пойдем.
Юра шел к сараю, как на казнь. Миша бежал впереди и поторапливал друга. Они вошли в пустой зал, взобрались на сцену, открыли люк, спустились по лесенке вниз. Юра попросил подержать крышку люка, пока он не нащупает выключатель, и наткнулся на что-то мягкое. «Что-то мягкое» оказалось матрацем — в подвальной комнате раньше был склад. На Юре, как и в пятницу вечером, когда он подумал, что не отпер для Ксюши подвальную дверь, взмокла рубаха. На столе все также лежали усы и борода Карабаса и выпачканный в гриме кусок ваты.
— Тут она разгримировывалась, — пояснил Юра и хотел было забрать бороду и усы, но Блюм шлепнул его по руке.
— Не трогай ничего! Здесь могут быть отпечатки!
— Чьи отпечатки? — прохрипел Соболев. — Ты думаешь, она была в комнате не одна?
— Я пока ничего не думаю. — Блюм положил руку ему на плечо. — Не волнуйся так. Пойдем дальше. Только дверную ручку пальцами не бери.
Когда Соболев открыл дверь, Блюм попросил его пока оставаться в комнате, а сам принялся изучать земляной порог.
— Что было на ногах у твоей девочки? — спросил он.
— Такие сапоги… длинноносые… — Юра с трудом находил слова.
— Без подошв?
— Да, кажется…
— Вот они! Смотри! — И Юра, перегнувшись через сидящего на корточках Блюма, отчетливо разглядел три следа от сапог Карабаса. — У вас тут что — никто не ходит? — Миша одним прыжком перемахнул через земляной порог и очутился на асфальтовой дорожке.
— Место не особенно популярное, — последовал за ним Соболев.
— На асфальте что-либо искать бесполезно, — огляделся Блюм. — Куда она должна была идти дальше?
— Направо по дорожке.
Они пошли направо.
— Если девочка вышла за ворота, — предположил Блюм, — значит, ее мог видеть шофер Буслаевой. Галка ведь приехала на машине? — Юра кивнул головой. — И завтра мы это выясним — видел он ее или нет. А сейчас… — Миша резко остановился и оглянулся назад — за асфальтовой дорожкой шел зеленый газон и росли кусты акации, за кустами — деревянный забор. — Давай-ка вернемся, — предложил он Соболеву.
Блюм вернулся к подвальной двери и пошел от нее прямо к забору. Юра следовал за ним. Преодолев кусты, они вышли к забору, недавно выкрашенному в безумный абрикосовый цвет.
— А дыры в заборе у вас, видно, популярны, — пошутил Миша, но Юре было уже не до смеха.
— Вот, Мишка! Вот!
В хаосе следов ярко выделялся глубокий след острого носка от сапога Карабаса.
— Прекрасно! — пожал ему руку Блюм. — То есть я хочу сказать — дело дрянь! Девочка, скорее всего, ушла не одна.
— Это ничего не доказывает, Миша. Отсюда ей было ближе до автобусной остановки.
— Видишь ли, — Миша почесал в затылке, — след слишком глубок — его даже не затоптали. Она, видимо, сопротивлялась.
Сердце у Соболева похолодело.
— Ты это серьезно?
— Юра, не будем терять время. Иди буди свою… Как ее? Ларису, да? Пусть садится на телефон — звонит ее матери, но прежде я звякну кое-кому.
— Кому? — Юра спрашивал по инерции.