— Ты сердитый сегодня, да? — сказала она. — У тебя мама денежки просит?
— Да, — сказал я. — Она просит то, чего у меня нет. Понимаешь?
— Понимаю, — сказала Маша. — А ты поищи и найди.
Памятуя, что устами младенца глаголет истина, я иногда советовался с Машей. Но деньги — это был, конечно, не тот предмет, который можно было обсудить с четырехлетней дочкой.
— Знаешь, сколько найди? — продолжала она. — Тысячу.
— Может быть, миллион? — рассеянно спросил я.
— Не знаю. Может быть, — ответила Маша и лукаво взглянула на меня. — Я чего не знаю, того не знаю. Понимаешь?
— Понимаю, — сказал я. — Ты мартышка. У тебя мои глаза и волосы, а рот и нос мамин. И давай лучше не будем о деньгах.
— У меня, во-первых, мои глаза и мой рот, — с достоинством возразила Маша. — И я никакая не мартышка, а доченька. А ты, во-вторых, поцелуй маму, и она не будет просить у тебя денежки. Я больше не хочу пюре…
Ты вернулась в начале восьмого с большим, перевязанным крест-накрест пакетом. Глаза твои блестели. Движения были порывисты, широки, целеустремленны.
— Сейчас, доченька, — сказала ты и перерезала столовым ножом бечевку.
Оберточная бумага с шуршанием распалась, и из нее выскочила упругая светло-коричневая шубка. Ты подхватила ее одной рукой, другой поймала Машину ручку, взглянула торжествующе-взволнованно на меня и сказала:
— Сейчас ты посмотришь, что у тебя за жена! И деньги раздобыла и шубку подобрала… все! Надень валенки, дочка.
Шубка действительно была хороша, разве только чуть великовата для Маши. Я был рад, но как радовалась ты — редко кто мог так радоваться! Ты поворачивала Машу, заставляла ходить, наклоняться, выпрямляться и все время требовательно обращалась ко мне:
— Ну? Как?
— Ну, отлично.
— Нет, ты обрати внимание, какой большой запах! Ты видишь?
— Да, здорово.
— Теперь ей до самой школы хватит. А ну, еще раз повернись, доченька! Ты видишь?
— Что?
— Ты ничего не видишь?
— Ну, вижу, что хорошо; отличная шубка. Но, может быть, довольно? Мы замучили девочку…
— Да ты посмотри на подкладку. Тебе что, не нравится? Или денег жалко?
— Ничего, Таня, мне не жалко. И все нравится. Шубка прекрасная, запах большой, и подкладка что надо, и ты, безусловно, хорошая хозяйка, — быстро говорил я.
— Честно? — допытывалась ты, заглядывая мне в глаза.
На другой вечер сцена повторилась. Ты купила Маше детский спортивный гарнитур: красную вязаную шапочку, шарф и варежки. И снова, облаченная в шубу и валенки, ходила Маша по комнате, поворачивалась, наклонялась и выпрямлялась, а я наполовину от души, наполовину из вежливости охал и говорил, как здорово подходит красная шапочка с варежками и шарфом к золотистой шубке, какой это замечательный ансамбль и вообще — вкус у моей жены удивительный.
Разумеется, я тебе льстил, но если бы не льстил, то ты была бы искренне огорчена и опечалена. Было что-то трогательно-детское в твоей пылкой любви к обновам, хотя я и понимал, что любовь эта во многом проистекает от унаследованной тобой страсти — приобретать.
Минул еще один день — как раз в этот день касса взаимопомощи отвалила мне сто восемьдесят рубликов, максимальную, равную моему месячному окладу сумму, коей касса имела право распорядиться, — я вернулся с работы и не успел еще переступить порог, как услышал какую-то суету и твой радостно-взволнованный голос из комнаты:
— Валера, подожди, не заходи…
— Ой, папа, не заходи! — воскликнула Машенька.
Я понял, что ты купила что-то себе, и мне необходимо внутренне подготовиться к этому. Я разделся, умылся, причесался, немного подождал, не выходя из ванной, наконец, как будто мы играли в прятки, громко раздалось:
— Можно!
— Иду! — сказал я и, полузажмурившись, шагнул вперед.
Ты стояла посреди комнаты, чуть наклонив голову, и глаза твои быстро, зорко, томно обежали мое лицо. Я еще не видел, что на тебе, но уже чувствовал — это что-то выдающееся, потрясающее, то, чего у других нет и никогда не может быть. Сперва я заметил, что губы твои подкрашены, лоб и нос подпудрены, прическа — в идеальном, я бы сказал, скульптурном порядке. Затем я уловил твое дыхание, напряженную, заданную позу твою и главное — написанный на твоем лице вопрос: «Ну? Как?..» Рот мой, я чувствовал, раскрывался все шире, глаза, округляясь, становились все радостнее, я сделал еще шаг вперед и, достав платок, обессиленно промокнул пот на лбу. Только в этот момент я разглядел, что на тебе очень хорошее черное, с блестящей ниткой, платье.
— Ну, убила! — сказал я и в глубине души был по-настоящему рад, что у тебя такое красивое новое платье, что оно так хорошо сидит на тебе и что, наконец, ты такая вот, какая ты есть в этом платье, что ты моя жена.