Когда он возвратился в своё министерство, папка с дарлингтонским делом была убрана с его стола.
Вернул его и этой теме Джексон, вашингтонский корреспондент «Нью-Йорк Геральд», но уже два дня спустя, в течение которых министр внутренних дел успел совершенно забыть инцидент в Дарлингтоне.
Шурц сам был журналистом; он прочитывал ежедневно множество газет и имел собственное мнение насчёт того, чем должна быть пресса. Иногда ему просто жутко становилось при мысли о влиянии газет в Америке и о том, какой силой они могли бы быть. И вместе с тем он видел, что эта сила продажна, развращена, поставлена на службу тирании, обману, ненависти и предрассудкам.
– Вы можете дать мне кое-что интересное, – сказал Джексон, входя к нему в кабинет.
– Вы так думаете? – улыбнулся Шурц.
– Я знаю, вы не любите разговоров об индейцах, вступивших на тропу войны, но мой редактор говорит, что в Канзасе назревает война.
– Тогда отправляйтесь в военное министерство, – пожал плечами министр, довольный своей шуточкой.
– Я был там, – ответил Джексон. – По их мнению, в прериях царят мир да пьяные индейцы.
– Так и нужно отвечать.
– Но ведь из этого заметки не состряпаешь. Я получил достоверные сведения о том, что в Канзасе идут бои между войсками и индейцами.
– Чепуха!
– Шайены… – сказал репортёр. И тогда Шурц вспомнил обо всей этой истории в Дарлингтоне.
– Это пустяки, – возразил Шурц. – Просто сбежало несколько Шайенов. Они ушли из своей резервации и решили вернуться к себе на родину. Вслед за ними послана военная полиция, она должна привести их обратно. Вот и всё.
– Сколько же их?
– Сотни три, считая женщин и детей. Вы знаете, они кочуют, как цыгане.
– Это уже кое-что, – сказал Джексон.
– Но для статьи мало. Почему бы вам не писать о тех тысячах индейцев, которые преспокойно живут в своих резервациях? Пишите о том, как правительство старается создать новую жизнь для целой расы, приобщить её к цивилизации в течение жизни одного поколения… Почему не печатают никогда ни слова об индейцах, пока где-нибудь не заест маленький винтик? Ведь это огромная машина, – так неужели вы думаете, что она всегда может работать без перебоев?
– Когда люди друг с другом сражаются, об этом нужно печатать в газетах.
– Сражаются?… Да там и сотни взрослых воинов не наберется… Два кавалерийских эскадрона отправлены за ними, чтобы привести их обратно.
– А когда это произошло?
– Дня два-три назад.
– Так теперь всё уже, должно быть, кончилось?
– Весьма вероятно, – улыбнулся Шурц. – Вы услышали о войне в прериях, и вам кажется, что большие армии движутся по разным направлениям, маневрируют, что там происходят стычки, настоящие сражения. Слава Богу, ничего подобного нет. В Америке этого больше не бывает. И если несколько солдат едут вслед за несколькими глупыми индейцами, которые не понимают, что правительство хочет создать им хорошую жизнь, – это не война. Всё равно как если бы полиция преследовала железнодорожного вора. Их приведут обратно и превратят в мирных фермеров, и это самое правильное. Так ведь?
– Или же отправят на Черепашьи Острова?
– Да нет! Что за выдумки относительно Черепашьих Островов! Конечно, мы здесь, в министерстве внутренних дел, не святые, но мы не ссылаем каждого глупого индейца в тюрьму на эти острова.
– И всё-таки индейцы там умирали, – кротко заявил Джексон.
– Так же, как и белые. И это позор. Разве я не понимаю, что это стыд и срам – использовать такое страшное место в качестве тюрьмы! Но вы полагаете, что можно излечить нарыв, просто отмахнувшись от него? Нет, для этого нужно время. Нужен сначала законопроект, затем резолюция, затем обсуждение в комиссиях, голосование. Это и есть демократия.
Джексон посмеивался, глядя на грузного, брызжущего слюной, раздраженного министра. Шурц сказал:
– Закуривайте вашу трубку, я налью вам шнапсу. Я понимаю, что обидно прийти сюда за сенсационными новостями, а уйти без них…
– Я был там, – пробормотал Джексон и выпил виски.
– Где?
– На Индейской Территории.
Шурц уставился на Джексона, широко раскрыв глаза, и репортёр ответил ему спокойным и пристальным взглядом.
– Этим летом, – пояснил Джексон.
– Вот как!…
Наступило длительное молчание. Наконец репортёр поднялся, собираясь уходить. Шурц снял пенсне и начал тщательно протирать его.
– Это долгий путь – до родных мест, – заметил репортёр. – Откуда они?