Индейцы дали только один-единственный залп, но и его оказалось достаточно: лошади ополченцев взвились на дыбы, ряды смешались. Ополченцы врассыпную отступили, кони уносили всадников, не спешивших повернуть их обратно; иные лошади пятились, в то время как седоки пытались перезарядить ружья, или, обезумев от ужаса, неслись прямо на индейцев. И вот Сеттон уже лежит в траве. Из его груди торчит обломок копья. А юноша-англичанин, ни к кому не питавший ненависти и выехавший в эту экспедицию, как на пикник, промчался через весь отряд Шайенов с зубчатой стрелой в груди; она прорвала его одежду и вонзилась в лёгкое. Он до тех пор мчался вперёд, вцепившись в седло и призывая своего брата, пока не свалился мёртвый. И ещё многие свалились на землю; упал и фермер Блэк: пуля пробила ему голову, и он тут же умер.
Телеграфист опять начал запоминать, разглядывать, связывать один факт с другим, для того чтобы можно было обо всём написать.
Он сидел, прикрывая одной рукой другую: у него был оторван палец. Он следил за удаляющимися индейцами и, слушая проклятия, которыми сыпал Бэт Мастерсон, спрашивал себя: «Чего же я ожидал?… Как я буду обходиться без пальца?! Как останавливают кровь?…»
Мастерсон осадил лошадь и уныло разглядывал своих потрепанных, потерпевших поражение ополченцев.
А в направлении реки Арканзас тёмная масса странного, непобедимого племени Шайенов уже исчезала среди жёлтой травы канзасской прерии.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Сентябрь 1878 года
Мэррей всё ещё искал след индейцев. Его люди были намучены и покрыты грязью. И было в них что-то новое, чего им раньше не хватало.
Ранним знойным утром Уинт, осадив лошадь, спросил капитана:
– Вы когда-нибудь охотились?
– Охотился?…
– С собакой. Ну, например, с пойнтером, например, за перепелами? Вы видели, как он во всех направлениях?
– Я ненавижу охоту, – ответил Мэррей. – Мне всегда казалось, что в человеке, одержимом страстью к охоте, есть что-то скверное.
Уинт пожал плечами:
– А я люблю охоту. Но вопрос не в этом: я думал о людях. Посмотрите на них.
– Они устали.
– Теперь они хотят драться, а прежде у них этого желания не было.
– Они хотят найти то, что ищут, – сказал Мэррей.
– Так всегда бывает. Вот и я думаю… думаю об этих проклятых индейцах, даже во сне вижу. И уж кажется, что на свете нет ничего другого.
Отряд долго блуждал, пытаясь определить путь индейцев, расспрашивая встречных: «Индейцев не видели?»
Ночью они добрались до какого-то ранчо. Ставни дома были закрыты, собаки заливались лаем, перепуганный скот сбился в кучу. Мэррей принялся кричать и звать хозяина:
– Эй, кто там есть!
После долгого ожидания фермер наконец вышел, держа в руках ружьё, полусонный и злой, в нелепой длинной ночной рубахе. Он, вероятно, думал: «Ну какого чёрта они ездят не днём, а ночью, когда спать надо! Чего пристают!»
– Где индейцы?
– Нет здесь никаких индейцев!… Вот дурачье! Да я уже лет пять не видел здесь ни одного индейца.
Рослые серые лошади топтали копытами двор перед домом и выгон, а кавалеристы отпускали саркастические замечания, заверяя фермера, что прочесывать всю страну, защищая людей такого сорта, как он, не слишком большое удовольствие.
– А я повторяю, что уже целых пять лет здесь нет никаких индейцев, – упорствовал фермер.
– Я бы хотел, чтобы с нами был следопыт, – сказал Уинту Мэррей. – Возможно, все они ничего не знают, по крайней мере добрая половина. Но куда идут индейцы – они, кажется, знают. Хотелось бы мне знать, куда идем мы.
– На север.
– А что, если Шайены также направляются на север?
Уинт пожал плечами.
Они прибыли в Гринсбург ещё до рассвета, точно ночные бродяги или ночные призраки. Весь город проснулся, началась паника. Сотни перепуганных, изумленных людей показались в окнах. И вот на Центральной Улице перед канцелярией шерифа выстроилась длинная вереница чёрно-синих мундиров. После команды Мэррея «вольно» они спешились и стали приседать, разминая затекшие ноги.
– Эй, шериф! – заорал Уинт, осыпая его бранью и уже не заботясь о том, проснется ли весь город или весь мир. – Шериф!
Шериф жил в том же помещении, где находилась и его канцелярия. Натянув штаны поверх ночной рубашки, он вышел с ружьём в руках. Это был низенький человек; волосы дыбом стояли вокруг лысины на его яйцевидном черепе.